Книготорговец

Он открыл входную дверь, зашел в гостиную и включил радио; затем сел в большое кожаное кресло, откинулся назад и закрыл глаза. У него не то чтобы кружилась голова, но в ушах был звон, а мысли мельтешили в голове. „Этот агент напоил меня, — подумал он. Посижу здесь немного и послушаю музыку, а потом пойду спать, и мне станет лучше“.

По радио передавали симфонию. Мистер Ботибол время от времени слушал симфонические концерты и знал достаточно, чтобы определить: это Бетховен. Но теперь, когда он лежал, откинувшись в кресле, слушая прекрасную музыку, свежая мысль разрасталась в его захмелевшей голове. Это был не сон, потому что он не спал. Это была отчетливая, трезвая мысль: я автор этой музыки. Я великий композитор. Это моя последняя симфония, и ее исполняют впервые. Огромный зал набит людьми — критики, музыканты и меломаны со всей страны, и я там стою на возвышении и дирижирую оркестром.

Мистер Ботибол видел все. Он видел себя за пультом в белом галстуке и фраке, перед ним оркестр, скрипки группой — слева от него, впереди — альты, виолончели — справа, за ними деревянные духовые, и фаготы, и ударные, и тарелки; музыканты следили за каждым движением его палочки с напряженным, преданным обожанием. Позади, в полутьме огромного зала, ряд за рядом белые завороженные лица смотрели ему в спину, с растущим волнением слушая новую симфонию величайшего композитора, какого когда-либо знал мир. Иные сжимали кулаки и вонзали ногти в ладони рук, не в силах больше выносить столь прекрасную музыку. Мистер Ботибол был так захвачен своим волнующим видением, что начал дирижировать, размахивая руками в такт музыке. Ему это так понравилось, что он решил встать лицом к радио, чтобы двигаться более свободно.

Так он стоял посреди комнаты, высокий, худой и бесплечий, в своем узком синем двубортном костюме, мотая маленькой лысой головой и размахивая руками. Он недурно знал симфонию, чтобы вовремя угадать смену ритма или громкости, и, когда музыка звучала громче и быстрее, он бил воздух с такой силой, что едва не падал; когда же она была нежной и тихой, он склонялся вперед, чтобы утихомирить музыкантов мягкими движениями своих распростертых рук; и все время он чувствовал присутствие огромной аудитории позади себя, — напряженной, застывшей, внимающей. Когда наконец симфония дошла до своего потрясающего финала, мистер Ботибол был возбужден как никогда, мучительное напряжение перекосило его лицо, и он попытался извлечь еще больше силы из своего оркестра в этих мощных финальных аккордах.

Потом все закончилось. Диктор говорил что-то, но мистер Ботибол быстро выключил радио и, тяжело дыша, рухнул в кресло.

— Уф! — сказал он вслух. — Боже мой, что ж это я делал!

Пот заливал его лицо, стекал за воротник. Он достал носовой платок, отерся и лежал некоторое время, задыхаясь, обессиленный, но чрезвычайно довольный.

— Что ж, — выдохнул он, все еще разговаривая вслух, — должен сказать, это было весело. Не помню, чтобы мне когда-нибудь было так весело. Боже, хорошо, до чего хорошо!

Почти сразу же он решил сделать это еще раз. Но стоит ли? Стоит ли позволять себе это еще раз? Задним числом он чувствовал себя немного виноватым, он колебался — морально ли это? Позволить себе такое!

Вообразить себя гением! Нехорошо. Другим такое в голову не придет, в этом он был уверен. А вдруг бы Мейсон зашел в тот момент и увидел его! Страшно подумать.

Он взял газету и притворился, что читает, но вскоре он уже украдкой изучал радиопрограмму на вечер. Он остановил палец под строчкой „20.30 — Симфонический концерт. Брамс, 2-я симфония“. Он долго смотрел на нее. Буквы в слове „Брамс“ начали расплываться и таять, постепенно они исчезли совсем, и их заменило слово „Ботибол“. Ботибол, 2-я симфония. Так и было напечатано, он своими глазами читал это.

— Да, да, — шептал он. Первое исполнение. Мир в ожидании. Будет ли это так же великолепно, как его предыдущие творения? Причем дирижировать убедили самого композитора. Он скромен и редко бывает на людях, но в этот раз его уговорили…

Сидя в кресле, мистер Ботибол наклонился вперед и нажал кнопку звонка у камина. Дворецкий Мейсон, единственный обитатель дома после хозяина, — невысокий, старый и степенный, — появился в дверях.

— Э-э… Мейсон, у нас есть в доме вино?

— Вино, сэр?

— Да, вино.

— Нет, сэр. У нас не было вина последние пятнадцать или шестнадцать лет. Ваш отец, сэр…

— Знаю, Мейсон, знаю. Купи, пожалуйста. Я хочу к ужину бутылку вина.

Дворецкий был потрясен.

— Хорошо, сэр, а какого вина?

— Кларета, Мейсон. Лучшего, какой можно достать. Купи ящик. Скажи, чтобы как можно скорее прислали.

Оставшись один, он на мгновение испугался той легкости, с которой принял это решение. Вино к ужину! Вот так просто! А почему бы и нет? Почему бы и нет, если задуматься? Он сам себе хозяин. И потом, вино просто необходимо. Похоже, оно хорошо подействовало. Он хотел вина, у него будет вино, и к чертям Мейсона.