Книготорговец

Остаток вечера он отдыхал, а в половине восьмого Мейсон объявил ужин. Бутылка вина была на столе, и он стал пить. И не обращал ни малейшего внимания на то, какие взгляды бросал на него Мейсон, когда он наполнял бокал. Он три раза наполнил бокал; затем встал из-за стола, сказал, что его нельзя беспокоить, и вернулся в гостиную. Ждать оставалось четверть часа.

Сейчас он думал только о предстоящем концерте. Откинувшись в кресле, он ждал половины девятого. Итак, он — великий композитор, нетерпеливо ожидающий в уборной выхода в концертный зал. — Слышит в отдалении ропот взволнованной публики, рассаживающейся по местам. Он знает, о чем они говорят, о том же, о чем газеты пишут уже месяцы: Ботибол — гений, великий, гораздо более великий, чем Бетховен, или Бах, или Брамс, или Моцарт, или кто там еще. Каждое его новое творение превосходит предыдущее. Каким будет следующее? Мы с нетерпением ждем его!

О да, он знал, о чем они говорят. Он встал и начал мерить комнату шагами. Почти пора. Он схватил карандаш со стола, чтобы использовать его вместо дирижерской палочки, и включил радио. Диктор только что закончил говорить, и раздался шквал аплодисментов — значит, дирижер вышел на сцену. Предыдущий концерт передавали в граммофонной записи, а этот был живой. Мистер Ботибол повернулся кругом, лицом к камину, и поклонился всем корпусом. Потом он снова повернулся к радио и поднял свою палочку. Аплодисменты прекратились. На мгновение наступила тишина. Кто-то в зале кашлянул. Мистер Ботибол ждал. Симфония началась.

И снова, начав дирижировать, он ясно увидел перед собой весь оркестр, лица музыкантов и даже выражение их лиц. Трое скрипачей были седые. Один виолончелист был очень полный, другой носил очки в массивной коричневой оправе, а во втором ряду музыкант играл на рожке, и у него дергалась щека. Но все они были великолепны. И такой же была музыка. В особенно выразительных пассажах мистер Ботибол так ликовал, что даже плакал от счастья, а один раз, в третьей части, мелкая дрожь наслаждения пробежала иголками от солнечного сплетения вниз по животу. Сладостнее всего были оглушительные аплодисменты и выкрики после симфоний. Он медленно повернулся к камину и поклонился. Хлопанье продолжалось, и он продолжал кланяться, пока наконец шум не стих и голос диктора не вернул его разом в гостиную. Он выключил радио и рухнул в кресло, изможденный, но довольный.

Улыбаясь от удовольствия, отирая мокрое лицо и переводя дыхание, он уже планировал следующий концерт. Почему бы не сделать все по-настоящему? Не превратить одну из комнат в концертный зал, не поставить сцену и ряды стульев, установить граммофон, чтобы можно было давать концерты в любое время, не полагаясь на радиопрограмму. Ей-богу, он так и сделает!

На следующее утро мистер Ботибол договорился с фирмой декораторов, чтобы самая большая комната в доме была превращена в миниатюрный концертный зал. В одном конце будет сцена, а оставшееся место должно быть заполнено рядами красных плюшевых кресел.

— У меня здесь будут небольшие концерты, — сказал он человеку из фирмы.

Тот кивнул и сказал, что это прекрасно. Тогда же он заказал в радиомагазине установку дорогого граммофона с автоматической сменой пластинок и двух мощных колонок-усилителей звука: одну — на сцене, а другую — позади зрительного зала. Когда с этим было покончено, он пошел и купил все девять симфоний Бетховена на граммофонных пластинках, а фирме, которая специализируется на записи звуковых эффектов, заказал аплодисменты восторженной публики. Наконец он купил себе дирижерскую палочку, тонкую, из слоновой кости, в футляре, обтянутом голубым шелком.

Через восемь дней комната была готова. Все было идеально: красные стулья, проход посередине между рядами и даже маленький дирижерский пульт на сцене с медным поручнем вокруг. Мистер Ботибол решил дать первый концерт в тот же вечер после ужина.

В семь часов он поднялся к себе в спальню и переоделся во фрак с белой бабочкой. Он дивно чувствовал себя. Когда он посмотрелся в зеркало, вид нескладной бесплечей фигуры нисколько его не смутил. „Великий композитор, — думал он, улыбаясь, — имеет право выглядеть, черт побери, как ему нравится. Люди ожи-даюту что он должен выглядеть необычно“. Хотя хорошо бы иметь немного волос на голове. Тогда он смог бы отпустить длинные волосы. Он спустился к ужину, быстро поел, выпил полбутылки вина и почувствовал себя еще лучше.

— Не тревожься за меня, Мейсон, — сказал он. — Я не сошел с ума. Просто живу в свое удовольствие.

— Да, сэр.

— Ты больше не понадобишься мне. Проследи, пожалуйста, чтобы меня не беспокоили.