Книжица наших забав

Вздевает на свои голые плечи какое-то платье, выходит впотьмах к мельнице, отворяет дверь, глядит: стоят там два коня, черней черного, и при них — некий безобразный муж того же цвета. «Ну, мил друг, — говорит он ростовщику, — не мешкай, садись на коня, для тебя ведь привели». Слыша такой приказ, бедняк дрожит, бледнеет, вперед нейдет. «Чего тянешь? — говорит тот, — скидывай одежку да иди сюда». Ведь крест, им принятый, был пришит к этому платью. Ростовщик, видя над собою бесовскую власть и противиться не смея, сбрасывает платье, входит на мельницу, садится на коня, а дьявол — на другого, взвиваются и мчат в адские казнилища. Там несчастный видит отца своего и мать и многих других, о чьей смерти не знал; видит он там и недавно умершего рыцаря, по имени Элиас из Ренена, бывшего бургграфом в Хорсте, а теперь скачущего задом наперед на бешеной корове: она носится во все стороны без устали и мотает головой, так что у него вся спина в крови. «Господин, — спрашивает его ростовщик, — за что вам такое наказанье?» — «Эту корову, — отвечает тот, — я немилосердно отнял у одной вдовицы и теперь должен сносить эту муку без милосердия». Показали ему в тех же краях огненное сиденье, на котором сидеть — никакого покоя, но мука бесконечная, и сказали: ну, все на сегодня, отправляйся домой; через три дня сбросишь с себя плоть и воротишься сюда, на уготованное тебе место, и примешь свою мзду на этом сиденье.

Засим демон отволок его обратно и бросил полуживого на мельнице. Нашли его домочадцы, отнесли на кровать, спрашивают, где был. Он рассказывает, как водили его по аду и как показали сиденье, на котором ему через три дня сидеть. Зовут священника; он начинает говорить, что-де хорошо бы ему покаяться и исповедаться, что никогда нельзя отчаиваться в Божьем милосердии и пр. «К чему эти рацеи? — отвечает ростовщик, - раскаяться я не могу, исповедаться почитаю излишним: стул мой готов, через три дня я на нем усядусь и получу, что заслужил». Так, без раскаяния, без исповеди, без причастия, умер он и водворился в аду. Священник хотел отказать ему в церковном погребении, но вдова подкупила его, и ростовщик лег на кладбище; священника потом епархиальные власти притянули к ответу, но чем дело кончилось, неизвестно.

Новиций: «Почему рыцарь мучится на корове, не знающей покоя, а ростовщик — на прочно стоящем сиденье?»

Монах: «Бог карает грехи сообразно их качеству и образу. Рыцарь отнял корову, коровою и платится; это по части качества. Корова, которая блуждает по лугам и кормится, щипля растущую траву, своим неустанным блужданием и пастьбой символизирует вельмож нашего времени: они пасутся в домах своих подданных, принуждая их к гостеприимству, и непрестанными налогами не дают их добру вырасти. Это насчет образа. А ростовщик, тихо сидя дома, дает деньги в рост, потому и наказуется в преисподней огненным сиденьем; а что оно огненное, это весьма уместно, ибо как огонь — солому, так лихоимство поядает имущество бедняков» (Caes. Dial. II. 7)[10].

II О мешках, гробах, кроватях и всякого рода емкостях, а также о том, что с ними и в них происходит

1

В одной церкви клирики пели звучно, но без благоговения, а один монах видел, как некий демон, держа шуйцею объемистый мешок, десницею ловил голоса поющих и сгребал в мешок. Когда пение кончилось, монах сказал клирикам, гордящимся собой: «Хорошо пели, да напели на целый мешок» (Caes. Dial. IѴ. 9). Что потом демон сделал с полным мешком мелодий и ритмов зарубежной эстрады, не сообщается.

2

Ландграф Людвиг, человек без меры жестокий, умирая, велел своим друзьям, чтобы по смерти надели на него цистерцианский куколь. Так и сделано. Один рыцарь, видя умершего в иноческом облачении, молвил сотоварищам: «Кто сравнится с господином моим во всякой доблести? когда был мужем брани, никому его было не превзойти; когда сделался монахом, никто прилежней его не хранит молчание!» По расставании с плотью душа ландграфа явилась ко князю бесов, сидевшему поверх тартарийского кладязя с чашею в руке. «Добро пожаловать, любезный друг, — молвил владыка тьмы, — покажите ему (обратясь к своим клевретам) наши пиры, наши закрома, наши погреба да приведите обратно». Ландграфа отвели в места мук, где плач и скрежет зубовный, а затем вернули к сатане, сказавшему: «Испей, друг мой, из моего кубка». Несчастный противился, но, крепко принуждаемый, пригубил поневоле, и тотчас серный пламень хлынул из его глаз, ушей и ноздрей. «Теперь, — примолвил сатана, — ты увидишь и мой колодезь, с бездонною его глубиною». С колодца сдвинули покрышку, скинули туда ландграфа и затворили жерло вновь (Caes. Dial. XII. 2)[11].

#и Сатана привстав с веселием на лике

3