Книжица наших забав

Его почтили приличным погребеньем, но, лишенный благодати и терзаемый заслуженными злосчастьями, он не упокоился в гробу и принялся по ночам блуждать по улицам, преследуемый стаей лающих собак. Все запирались накрепко, никто носа не казал из дому до рассвета, чтобы не встретиться с этим неистребимым ревнивцем, но всякое попеченье было тщетно: его тлетворные странствия заразили воздух, и в округе начался мор. Поминутно мертвых носят, а уцелевшие торопятся перебраться в безопасное место. В Пальмовое воскресенье монах, от которого наш автор услышал эту историю, ободрил оставшийся народ приличною речью и созвал совет из мудрых и благочестивых людей. Пока они сидели за беседой и обедом, двое юношей, потерявших отца в этом поветрии, решили вырыть покойника, пока он не уморил тут всех, и сжечь; никто им нынче не помешает — весь город прячется по домам, а мудрые люди еще обедают[12]. Взяв заступ, юноши пошли на кладбище и начали копать. Вскоре обнажился труп, непомерно разбухший, с багровым лицом, в почти разодранном саване. Бесстрашные от гнева, они нанесли ему рану, из которой вытекло много крови, и сложили костер, а потом заступом пробили бок мертвецу и вытащили его сердце. Когда тело уже занялось, они пошли сообщить неспешно обедавшим мудрым людям о своем занятии, и те, бросив салфетки, прибежали смотреть. Когда труп истлел, прекратилось и поветрие, словно пламя, истребившее мертвеца, очистило воздух (Will. Newb. Hist Angl. V. 24). «Изложив это, вернемся к порядку нашей истории», — говорит Вильям и с некоторым облегчением переходит к осаде Омаля[13].

8

Была одна девица хорошего рода, столь гневливая, сварливая и крикливая, что, где ни обретается — дома ли, в церкви ли — всегда вокруг нее ссоры и неприязни, и счастливым почитал себя тот, кого миновал бич ее языка. Наконец она умерла и была погребена в церковном атрии. Поутру придя в церковь, люди увидели, что могила её, словно печь, дымится. Испуганные и любопытные, они разрыли землю и нашли, что верхнюю половину её тела пожрал огонь, а все, что от пупа и ниже, цело (Caes. Dial. IV. 22).

9

В императорском городе Дуйсбурге одна вдова варила и продавала пиво[14]. Однажды в городе начался большой пожар и подступал уже к ее дому. Вдова вынесла все кувшины и кружки, какими отмеряла пиво покупателям, и, поставивши их у дверей, против подступающего огня, взмолилась: «Господи Боже, праведный и милосердый! если я когда-нибудь обманывала людей этой мерой, пусть мой дом сгорит дотла; если же я поступала праведно в очах Твоих, призри на нужду мою и пощади меня и мою утварь». И Господь, рекший: «Какою мерою мерите, возмерится вам», внял молитве вдовы: огонь, пожиравший все кругом, не тронул ее дома, хотя там было чему гореть (Caes. Dial. X. 31).

10

Генрих из Вайды был человек богатый, могущественный и знатный, министериал герцога Саксонского. Однажды зашла у него с женою беседа о грехе Евы. Жена сильно осуждала невоздержность нашей прародительницы, которая ради одного малого плода ввергла род людской в такие злосчастия. «Не осуждай ее, — говорит муж. — Возможно, и ты бы уступила такому искушению. Вот я прикажу тебе кое-что — так, мелочь, однако ты ради любви ко мне и этого не исполнишь». — «Это что же такое?» — спрашивает жена. — «В день, когда ты купаешься, не смей входить босыми ногами в лужу, что у нас на дворе. В другие дни — сколько тебе угодно».

Лужа была гнилая и зловонная, со всего двора стекали в нее нечистоты. Жена засмеялась и ужаснулась самой мысли нарушить такой запрет. «Давай назначим штраф, — прибавляет Генрих, — если ты соблюдешь мой наказ, получишь от меня сорок марок; а коли нарушишь, заплатишь мне столько же». Условились. Втайне от жены Генрих посадил при луже дозорных. С сего часа честная и стыдливая женщина не могла пройти по двору, не покосившись на лужу. Всякий раз, как она принимала ванну, мучило ее желание. Однажды, выйдя из мойни, она сказала служанке: «Если не войду в эту лужу, умру». И тотчас, оглядевшись и никого не увидев, она подобрала платье, забралась в эту смрадную жижу по колено и, бродя туда-сюда, утолила свое желание. Она еще на берег выбраться не успела, как мужу донесли о ее занятии. «Хорошо ли нынче помылась?» — спрашивает он ее при встрече. «Изрядно», — говорит она. «В бочке или в луже?» Она конфузится и молчит, видя, что ему все известно. «Где же, — говорит муж, — стойкость твоя, послушность твоя, похвальба твоя? Слабее Евы искушаемая, ты малодушней противилась, позорнее пала. Ну, сорок марок с тебя». А как заплатить ей было нечем, муж отобрал все ее дорогие одежды и роздал разным людям, знатно ее помучив (Caes. Dial. IV. 76).

III О животных, включенных в эту классификацию, и некоторых других

— Но что же это такое? — взволнованно повторил Морис.

— След ядовитой многоножки.

Майн Рид

1