Книжка-подушка

«Александр, я тоже считаю эту Катину статью неудачной, с передержками и логическими подтасовками. Да и вообще глупо объяснять нежелание работать в Кольте столь высокими принципиальными соображениями. Но ставить знак равенства между искусством, тем более современным, и пластикой – дело, не побоюсь этого слова, крайне реакционное. В современном искусстве, а им Деготь и занимается, пластика факультативна. И это не Катя придумала, а так и есть, уже больше ста лет».

Я ждал этого почтенного возражения, и все удивлялся, почему никто его не высказывает, оно просилось в дискуссии, сто лет – немалый срок, и в этом, собственно, главная проблема: мудрено сто лет подряд козырять одним возражением, оно тоже ветшает, оно на исходе. Не может быть пластика факультативна в изобразительном искусстве, как не может быть звук факультативен в музыке или слово – в литературе. Нам даны уши, чтобы слышать, язык, чтобы говорить, глаза, чтобы видеть. Дорогой Юрий Альберт, глаза не факультативны.

Видит бог, я не боюсь быть реакционером. Совсем не боюсь. По мне так это куда достойнее, чем быть революционером. Но Мафусаилов век совриска когда-то закончится, и, сдается, уже скоро, к нашему общему с Альбертом ужасу, в паре реакционер-революционер мы займем неожиданные друг для друга и дискомфортные позиции.

28 июля

Кашин пишет на Опенспейсе: «Входящая в моду кающаяся жалобная позиция – гораздо более снобская, хамская и оскорбительная для, уже без кавычек, простых людей. Потому что, если ты признаешь вину перед простыми людьми, то ты себя ставишь вне их». Неужто Кашин не слышал про кающихся дворян? Этой моде у нас полтора века, как отдай. Дворян истребили, а кающихся – нет: интеллигенция переняла эстафету и несгибаемо пронесла ее сквозь все разнообразие двадцатого века. Жизнь менялась кардинально, а кающиеся, как встарь, признавали вину перед простыми людьми и ставили себя вне их. За сто пятьдесят прошедших лет мода эта не прекращалась ни на один день.

28 июля

Лидия Гинзбург говорила: «Кающееся дворянство заглаживало первородный грех власти; кающаяся интеллигенция – первородный грех образования».

Дворян нет (даже если они имеются), интеллигенция в мимансе, солирует креативный класс. Развивая мысль Гинзбург, можно сказать, что кающийся креативный класс заглаживает непервородный грех достатка. И это единственное, что он может заглаживать, другие отличия от народа не разглядеть в микроскоп.

Достаток не власть и не образование, полученные при рождении. Сегодня достаток есть, завтра отсутствует. Ты с достатком, я дурак; я с достатком, ты дурак; вот и вся коллизия между креативным классом и народом. Поэтому презрение к «быдлу» это – защитная идентификация: как иначе, хотя бы самому себе, доказать свою креативность? Покаяние перед «быдлом», которое в этот момент волшебно преображается в «народ», – столь же глупо, но более человечно.

29 июля

Прочел во френдленте впечатления одной русской об Италии: Chto kasaetsa italianok, to zdes oni vse neuxogennie, za soboi ne sledat, odevautsa prosto, i vnechne ne privlekatelnie, grubovatie, tak chto ia chuvstvuu seba zdes krasavizei.

И правильно чувствует. С утра она приклеит ресницы Барби, отштукатурит мордочку и наденет все свое лучшее вечернее: розовую в блестках блузку, голубую, как у Мальвины, юбку. И, стуча высокими каблуками, отправится гулять по городу: Испанская лестница, фонтан Треви. И ей сразу повезет; ее выделит, выхватит из толпы самый красивый мужчина Рима, с пушистыми душистыми усами, в черных лакированных ботинках – нелегал из Львова, работающий за кэш на стройке.

4 августа

Народ лайкает текст Лимонова о Путине «Корсет императора». Текст этот, выложенный на Слоне, – написан скверно. Одна мысль, одна метафора, но они между собой не увязаны. Мысль, прямо скажем, не хитрая – Путин постарел – и не совсем ловкая в исполнении Лимонова, который почти десятью годами старше. Метафора шикарная, но Лимонов ей обязан маркизу де Кюстину: Николай I не простил гениально злобному французу вовсе не поругания родины, а описания того, как жирный живот императора перед балом затягивают в корсет. Метафора с корсетом Лимоновым не то что не докручена, а не раскручена вообще, даже толком не обозначена: Кюстин был по-гейски беззащитно влюблен в Николая, да и в Россию, при всей к ней ненависти, – тоже. В сущности, царь отверг маркиза за объяснение в любви. Эдичка былых времен непременно бы это прописал и, опрокинув Путина на Николая, а себя на Кюстина, закрутил бы в штопоре бесстыжий и беззащитный лирический монолог о любви-ненависти, в котором и корсетная николаевская Россия, и кровавый кремлевский режим стали бы осязаемыми. А сейчас идут сплошные называния, унылое бу-бу-бу, второй тур… должен был выиграть Зюганов. Тьфу! Уж коли двигаешься не кривыми художественными тропами, а тупым публицистическим путем, то иди по нему до конца, до полного минимализма, и сдавай на Слон статью из двух слов «Путин – жопа». И два слова на подпись: «Эдуард Лимонов». Лайков было бы еще больше.

7 августа