Книжка-подушка

Как дальше жить, что делать с этим, непонятно. Зато понятно, чего делать не надо. Но даже в моем крайне умеренном дневнике комментаторы живо обсуждают, какой ответ правильней, декабристский или народовольческий, вспоминают, как «русские народники, которых сотнями судили буквально ни за что, расправились зверски, сходили в народ – и этот народ сдал их уряднику. Ну и совиные крыла, и Вера Засулич в ответ».

Дорогие друзья! Не надо Веру Засулич в ответ. Совиные крыла, конечно, печальны, но коллективная Засулич печальнее во сто крат. Проверено. Ох, проверено.

26 августа

Бытие в фейсбуке убеждает в том, что люди, вроде бы умеющие читать, чтобы не сказать книжные, сплошь и рядом не понимают написанного. Минуя все смыслы, они опознают в вашем тексте не то, что там сказано, а то, что вы должны, по их мнению, сказать. Люди же более простодушные смотрят в книгу, а видят фигу. Поэтому даже нехитрый словесный скарб лучше сразу снести на помойку: оппозиции отменить, интонации забыть, изъясняться впредь одними императивами. Тогда есть шанс, что вас все-таки поймут. «Смерть немецко-фашистским захватчикам!» – этот месседж не истолкуют превратно. Но уже сказав «я нежно люблю папу и маму», вы рискуете вызвать волну праведного негодования и узнать, что вы порочный и девиантный тип.

Поэтому по следам последних дискуссий надобно сделать несколько прямых заявлений.

Панк-молебен Pussy Riot это политический антипутинский плакат. Если б его развернули не внутри, а снаружи храма, было бы, конечно, безупречнее, но и в таком виде кощунства нет. Кощунство – вещь глубинная. Оно залегает на третьем, пятом и двадцать седьмом дне, которых в акции «Богородица, Путина прогони!» не содержится. Там нет ни единого дна, все плоско и на поверхности. Величие акции определяется не столько тем, что она показывает, сколько тем, что случается в результате, скажут мне – пусть так, но невиданные ранее общественные разломы, залежи и пласты обнаружил не панк-молебен, а посадка Pussy Riot. Если бы пусек сразу после акции оштрафовали и отпустили с богом, залежи остались бы на своем месте, невиданные разломы – неувиденными. Смонтированный потом клип провисел бы неделю в топах и благополучно канул в Лету, никто бы ни о чем не говорил, за отсутствием предмета для разговора. Панк-молебен уже заполонил сеть, а ведущие деятели совриска еще не догадывались, что он проходит по их ведомству: власть открыла им на это глаза. Акцию сделала посадка и все иезуитские обстоятельства, ей сопутствующие, священная война против трех девочек. В этой истории высокохудожественно выступила только власть. Она лауреатка. Ей все цветы и аплодисменты.

Совсем другое дело Фемен с их последней акцией по спиливанию креста, установленного в память жертв репрессий на том месте в Киеве, где некогда стоял НКВД и массово расстреливали людей. Это не пуськи, здесь вам не тут, это настоящее преступление и настоящий совриск. Метафора наглядна и уходит на глубину тысячелетия. Полуголая Феменша как богиня Берегиня, вылезшая из воды, карабкается на самый верх и валит над Киевом крест, топча заодно могилы: ведьминская Лысая гора вырастает сама собой, без суфлирующих бумажек кураторов. Они не требуются. Массовый крестоповал последних дней, случившийся в России, – несомненный отклик на силу украинского искусства.

Но это, конечно, не предел. Совриск знает метафоры более глубокие и преступления более масштабные. 11 сентября как Крушение Вавилонской башни и Беслан как Избиение младенцев – пока непревзойденные шедевры акционизма.

Все это писалось не для циничного вычленения метафор, как решат наивные читатели, и даже не для глума, как сочтут искушенные. А чтобы показать связь между эстетикой акции и преступлением.

И, подражая Антону Долину, поставлю:

Dixi.

29 августа

Аркадий Ипполитов, написавший замечательные «Образы Италии XXI», сейчас работает над книгой «„Тюрьмы“ и власть. Миф Джованни Баттиста Пиранези». Она будет состоять из таких глав:

Глава первая. Папа, Европа и один двадцатилетний молодой человек.

Глава вторая. Рим, Просвещение и брюхи архитекторов.

Глава третья. Prima parte: французский либертинаж и римское знаточество.

Глава четвертая. Неаполь и Венеция.

Глава пятая. Seconda parte: гротески и каприччи.

Глава шестая. Тюрьма и «Тюрьмы».