Книжная лавка близ площади Этуаль. Сироты квартала Бельвилль

— Скорее уходите! Уходите как можно дальше от города. В доме немцы. Они пришли за Марселем. Сюзанна вас выведет и покажет дорогу.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1. АНЕКДОТЫ

Ба-а, «Последние в жизни» сдают! Вон какая здоровенная дырка на подошве! Кажется, придется все-таки обзавестись самыми модными военными туфлями на деревянной подметке! Как же это — назывались «последними», а оказываются далеко не последними. Ничего удивительного, если каждый день приходится отмахивать пешедралом тайке концы! Велосипед? Но он тоже, бедняга, совсем облысел, дребезжит, точно старая жестянка, то и дело с него соскакивает цепь, а позавчера, когда Николь ездила к «(тем», часть дороги пришлось тащить велосипед на себе — Шина испустила дух, — и Николь чуть не опоздала. Тум-туад ти-та-та... Но «он», конечно, сразу раздобыл у Жан-Пьера резиновый клей, поставил прочную заплатку, и обратно Николь ехала уже без всяких приключений. «Он» оказывается, все может, а па вид белоручка, даже маменькин сынок. А как «он» сказал: «Можешь всегда на меня рассчитывать», и при этом так посмотрел... Тра-та-та. . Тим-тири-тим... Жермен говорит: «Люблю мужчину в доме, тогда везде полный порядок» . Тра-та-та...

Жермен с перьевой метелочкой — у книжных стеллажей. Жермен все так же кутается в вязаную материнскую пелеринку, хотя на дворе уже запахло весной, деревья на Елисейских полях набухли почками, а в нишах под Триумфальной аркой появились парочки — первые предвестники весны. Ишь как стучат по асфальту деревянные каблучки парижанок! Светит солнышко, выползают на свет иззябнувшие за долгую зиму люди, опасливо оглядываются — немецкие патрули, проклятые немецкие патрули шагают по улицам, то и дело проверяют документы, придираются к тем, кто покажется им подозрительным.

— Николь, я спрашиваю, что это за песня?

Но Николь не слышит, все поет свое, все подсвистывает и при этом смешно, как щенок, щурится, и морда самая сияющая .. Что там у них произошло, в Виль-дю-Буа? Жермен давно уже поняла, отчего у младшей сестры сделался такой переменчивый нрав: то беспечно весела, как, например, сейчас, то вдруг сварлива, придирчива, недовольна всем миром и в первую очередь собой. Спорит, ссорится со старшей сестрой, впадает в мрак, молчит иногда по целым дням. Ага, на полке не хватает зеленого томика. Толстой, «Война и мир». Ясно. Все русские книги, какие оказались в лавке, Николь прямо глотает. Перечитала Достоевского, Чехова, даже этого .. как его... Гоголя... Конечно, это тоже способ понять русских, их такую сложную для французов, таинственную славянскую натуру. Наверно, и Жермен стала бы изучать русскую литературу, случись с ней то же, что с Николь. Русские, которые побеждают непобедимых гитлеровцев! Русские, которым нипочем самые страшные морозы, боль, раны... Ведь этот парень, так внезапно появившийся у них в холодную февральскую ночь, почти умирал. И все-таки первое слово, едва он очнулся тогда, после тяжелейшей операции: «Пустите меня! Я должен отыскать своих!»

Второй тоже неплох, видна в нем лихость, бесшабашность какая-то, и товарищ он хороший, заботился о раненом, ходил за ним, как нянька. Но в первом, в Дени, Жермен угадывает большую внутреннюю жизнь, тонкий интеллект, скрытый огонь, сильную волю. Все-таки надо бы разузнать, что там у них происходит, как он относится к Николь О, как все смешалось на свете из-за этой страшной войны, сколько кругом горя и как мало радостей! Надо, о, как надо бы им с Николь поговорить по душам, да разве это возможно? Николь при малейшем намеке взорвется, как петарда, Жермен отлично это знает Но что выйдет из всего этого?

— Эй, Жермен, что ты там возишься? Хочешь свежий анекдот?

Ну конечно, Жермен не прочь послушать. Несмотря на оккупацию, по Парижу ходит множество дерзких историй, высмеивающих бошей, издевающихся над их повадками.

Николь просто-таки захлебывается:

— Слушай! В переполненном автобусе немецкий солдат наступает на ногу пожилому французу. Тот охает и отвешивает немцу оплеуху. Пока прибегает контролер, пока вступаются пассажиры, из глубины автобуса пробирается маленький старичок, размахивается и тоже дает немцу оплеуху. Разражается скандал, всех »роих ведут в полицию. Полицейский комиссар допрашивает «пострадавшего» и обоих драчунов. «Видите ли, у меня очень чувствительные ноги,—говорит пожилой француз,—мсье наступил, и у меня от боли — моментальный рефлекс. Но я прошу мсье извинить меня».

Бош ворчит.

«Рефлекс! Странный рефлекс... Но, в конце концов, я готов извинить мсье. Однако вторая оплеуха...»

Комиссар обращается к старичку:

«Вам на ногу никто не наступал, и вообще вы сидели далеко. Почему же вы ударили мсье?»

«Как вы не понимаете, комиссар? — отвечает старичок.— Когда я увидел, что бьют немца, я решил, что англичане уже высадились».

Жермен смеется, откинув тонкую белую шейку. Николь польщена: ее анекдоты шмеют успех.

— Хочешь еще? Слышала стихи про рождество? Нет?

У нас не будет нынче рождества,—

Эвакуировали Деву и Христа,

Иосиф в лагере вымаливает хлеб,

А боши реквизировали хлев.

Всех ангелов с небес зенитки сбили,