— Мог бы я еще над тобой, Данька, поизгиляться, да уж не стану бодыпе тебя томить. Слушай. Нынче ночью встретил я одного хорошего человека. Нашего, русского человека. И встретил-то просто чудом каким. Когда за мной этот сукин сын полицейский припустил, я стад, как заяц, петлять. Темно, ничего не видать, улиц я никаких не знаю, куда какая идет — тоже мне неизвестно. Соображаю только, что к Сене вон в ту сторону надо бежать. Помню, как-то Жан-Пьер говорил, что там по берегам пустынно теперь. Вот я и выбрал направление к реке. Остановлюсь на полсекунды, послушаю, бежит или не бежит за мной фараон,—слышу, топает, ну, значит, и мне надо дальше припускать. Раз пять так останавливался — слушал. Под конец слышу — тихо все будто, никто меня не преследует. И тут гляжу — я уже у самой воды. Темно. Ни звезд, нп месяца, только на какой-то барже, что ли, крохотный синий огонек помаргивает. И река рядом под ногами булькает. Ну, отдышался я чуток, огляделся, вижу — мост поблизости. Я — к мосту. И тут в темноте споткнулся не то о крышку люка, не то о камень и больно так зашиб ногу. И дернуло меня выругаться по-русски. «У, дьявол, говорю, понабросали здесь, сволочи, камней!» И вдруг из темноты кто-то говорит тихонечко: «Здорово, земляк!» Я чуть не вскрикнул. «Кто это? Кто здесь?!» Слышу, подходит ко мне человек, чиркает спичкой. Сначала меня осветил, потом на себя свет направил. Гляжу — молодой, чуть постарше нас с тобой, усики темные, на француза смахивает, а нос картохой, наш нос, московский. И галстук бабочкой, как у пижона. Спичка погасла, он говорит: «Не будем вторую зажигать, ни к чему нам привлекать внимание. Мы и так уже познакомились. Чего это ты, говорит, так запыхался, земляк? Драпал, что ли, откуда?» Я говорю: «Не откуда-то, а от кого-то. От троих фараонов на велосипедах, а по-здешнему — «коров». Они меня с товарищами застукали, когда мы листовки расклеивали».
Даня невольно вскрикнул:
— Как! Ты вот так, первому встречному, все про нас выложил? Да ты в уме, Павел?!
— Какому же первому встречному? — возмутился Пашка.— Я же тебе говорю, он наш, русский, трижды моим земляком оказался. Во-первых — русский, во-вторых— москвич, а в-третьих — тоже на Плющихе живет, как и я. Ведь это надо же такое совпадение! — Пашка в восторге шлепнул Даню по коленке.— Зовут Семен Куманьков, лейтенант нашей Красной Армии. Чего тебе еще нужно?
Но Даня не отставал:
— А кто он такой сейчас и как здесь оказался, это ты у него узнал, прежде чем нас выдавать?
— А чего узнавать — он мне все сам про себя сказал. Бежал, как и мы, из лагеря с фальшивым документом, был, как и мы, на севере Франции, занимается такими же делами, как и мы.
— Какими делами?
— С фашистами бьется,—уверенно отвечал Павел.— Он, как узнал про листовки, так обрадовался. «Мы, говорит, с тобой и твоими дружками одного поля ягоды».
— Сказать можно что угодно, Павел. Ты вспомни, о чем говорил нам Сергей. Может, этот Семен — власовец?
— Иди ты со своим Сергеем! — сердито отмахнулся Пашка.— Сергей этот сам сказал, что для солдат мы еще слишком молоды. И они все здесь нас за сосунков считают, ничего серьезного нам не поручают, дали в товарищи мальчишку с девчонкой, чтобы мы с ними нянчились. Да ты что, сам не видишь, что ли, мы здесь просто на затычку! — с досадой выкрикнул Павел.— А Семен Куманьков сказал, что поставит нас на настоящие дела. Говоришь — власовец? А он мне сказал, что его как раз наши, советские, послали к власовцам в Шербур агитировать, чтоб они, значит, бросили своего генерала, вернулись к советским войскам, присоединились к Сопротивлению. Вот что он делает! — с торжеством закончил Пашка.
— Он был в Шербуре? — хмуро повторил Даня.— Немцы в Шербуре строят Атлантический вал — большие укрепления, чтобы отразить наступление союзников, если они откроют второй фронт. Нам Гюстав говорил, что этот вал охраняют как раз части власовцев. Помнишь?
— Ну и что же? — не сдавался Пашка.— Я же тебе говорил, чем Семен там, в Щербуре, занимается. Да это такой человек — во! — Пашка выставил большой палец,— Он мне себя этой ночью хорошо показал! Тут же, на месте!
— Как показал?