Книжник

К несчастью, через полгода произошло нечто похлеще. К ним на этаж подселили несколько первокурсниц, среди которых были и Ванда с Жюли. Но была и Вероника Северинова — прыщавая кривоногая худышка с экстатическими глазами, в которых при внимательном взгляде замечалось лёгкое косоглазие. Что могло понравиться ей в Парфианове?

Нет-нет, безусловная мужская привлекательность в нём даже слегка избыточествовала, но ведь дурочке сразу сообщили, что упомянутый красавец — сволочь запредельная, гадина развратная и настоящий гестаповец. Ничего не помогло. Девица так изнурила себя любовью — с бессонными ночами и полным отсутствием аппетита, что стала вызывать беспокойство сокурсниц. Одна из них решилась на разговор с Парфиановым. Адриан выслушал её молча. В последние несколько месяцев, возвращаясь с лекций, он неизменно встречал Северинову на лестничном пролёте, ведущем на их этаж, и не мог не заметить её восторженного, полупомешанного взгляда. Но старательно делал вид, что ничего не замечает. Девица не нравилась ему.

На слова подруги Вероники Адриан тоже не ответил, только пожал плечами и быстро ушёл.

Всё продолжалось, но, если поначалу равнодушие Парфианова встречало некоторое понимание среди обитателей Турмалины, а влюблённая дурочка удостаивалась нелестных эпитетов, то со временем их отношение к происходящему изменилось. Одержимая страсть психопатки стала вызывать сочувствие. Над ней перестали смеяться, при встречах всё отводили глаза. Никто не смел ничего сказать Парфианову, но тот стал порой ловить на себе негодующие взгляды дружков, а один из них, Казя Лаанеорг, в ответ на прямой вопрос Адриана даже проронил, право, нечто уж совсем невероятное: «В мире так мало любви, нельзя пренебрегать…»

Глаза Адриана расширились и странно блеснули, он долго смотрел на Казимира, почти не мигая, тем не менее, пренебрегал по-прежнему. И это, — особенно после того, как вздорная глупышка наглоталась каких-то таблеток, хотя серьёзно и не пострадала, — послужило причиной новой волны остракизма.

Северинова вскоре была отчислена: любовь не оставляла времени для учёбы. Адриан, узнав об этом, предложил Шелонскому — дело было после сессии — посидеть с шампанским в ресторанчике неподалёку. Шелонский глубоко вздохнул, внимательно поглядел на него и согласился. Он был единственным, кто никогда не упрекал Парфианова за равнодушие к косоглазой каракатице, ибо был ярко выраженным эстетом, но дурочку всё же жалел. Он вообще, как подметил Парфианов, был весьма сентиментальным сукиным сыном.

История эта большого шума не наделала, но усугубила негативное отношение к Адриану.

Третий курс добавил Шелонскому новых впечатлений, хотя и несколько иного рода.

Программа факультета была идеологизирована в той же мере, что и вся система образования, и дважды в неделю молодые филологи, равно как и юристы, биологи, физики и математики парились на лекциях по истмату, диамату и научному коммунизму. При этом общие лекции на всех факультетах позволяли Парфианову никогда не заниматься конспектами — он брал записи у Шелонского, а время лекций использовал для чтения то палеографических ксероксов, то латинских текстов, а то и просто, откидывался в уголке огромной аудитории с томиком Гомера.

Порой случались и казусы. Как-то Адриан спокойно дремал под журчащую речь толстой преподавательницы диамата.

— Все составные части материального мира имеют историю своего развития, в ходе которого совершился переход от неорганической к органической материи и, наконец, к человеку. С возникновением человеческого общества возникает новая форма движения материи, носителем которой является человек, обладающий сознанием и самосознанием…

Адриан вынул из сумки только что взятую в библиотеке «Историю Тома Джонса» Филдинга, полистал, прикидывая, сможет ли прочесть её за ночь?

— …Сознание неотделимо от материи. Оно есть функция мозга, отражение объективного мира. Предметы, их свойства и отношения, будучи отражёнными в мозгу, существуют в нём в форме образов — идеально. Идеальное же — это не особая субстанция, а продукт деятельности мозга, субъективный образ объективного мира…

Боже, как всё надоело… Он снова взглянул на Филдинга. Пожалуй, за ночь можно успеть. По романо-германской литературе надо ещё прочесть Стерна, а его не было на абонементе. У кого-то на руках. Адриан, отвлёкшись, вдруг услышал, как к нему обращаются с вопросом, начало которого он пропустил. Он растерянно приподнялся.

— …Человек — существо, принадлежащее двум мирам — миру природной необходимости и нравственной свободы, его органы чувств и телесная организация, в отличие от животных, не специализированы, что составляет источник его специфического преимущества: он сам должен формировать себя. Он — субъект духовной деятельности, создающий мир культуры, носитель всеобщего идеального начала — духа, разума… — сообщила толстуха.

Парфианов внимательно выслушал это суждение. Кивнул. Да, безусловно.

— Что — безусловно? Что мы, марксисты, отвечаем на эти идеалистические бредни?