Книжное дело

Глухов проснулся первым и не очень удивился обстановке. Он посчитал, что раз уж договаривались о доставке станка, так надо ж было осмотреть образец. Вот и зашли к умельцам. Иван повернулся на другой бок и вернулся в сон с допросом ведьмы.

Зато Головин очень расстроился, проснувшись в гробу.

«Заме-ерз!» — отчаянно вскрикнул новгородец. — «Господи! За что так рано?!» Головин осмотрелся. Мертвецкая! Рядом в четырех гробах покоятся тела таких же бедолаг. Три монаха и мужик в приличной одежде. У мужика из гроба торчат носки сафьяновых сапожек, кинжал в позолоченных ножнах, еще что-то острое.

— Туды ж твою крещенскую неделю! — возопил Головин, и тут началось! Видно, мертвецкая находилась в монастыре, и святая обитель не выносила вольных оборотов русской речи. Произошло восстание из мертвых!

Первым восстал сиворылый монах. Он был толстоват для своего белокаменного гроба, поэтому выдрался с трудом, выпал на пол, выругался вообще красочно. В дубовом, рассохшемся гробу зашевелился скелетированный труп. Научная загадка прояснилась! Вот что понял Головин.

Мат над вечным покоем действует наоборот! Отпеваешь покойника гладкими словами да сладкими слезами, он и возносится на небеса. А матюкнешься нечаянно, и все! — процесс нарушается. Покойника не берут. Приходится ему возвращаться восвояси. Борис запомнил это на будущее. Потом прицелился в сафьянового царедворца и выстрелил свежим зарядом, подобранным недавно в артели псковских конокрадов. Мы эту фразу пропускаем из экономии места. Скажем только, что в ней говорилось о приключениях Богоматери в стране диких язычников, причем любимая нами Дева вынуждена была пожертвовать самым дорогим, что у нее осталось, ради приобщения содомитов к естественной благодати.

И сработало!

Пораженный царедворец дернулся, перебросил ногу через борт, приподнялся на локте и страшно застонал. Видно, в гроб он угодил после тяжкого ранения.

И началось светопреставление! Стон дворянина подействовал не хуже упоминания Богоматери в интересном положении. Покойники поднялись один за другим, заголосили, забегали по часовне.

— Гой ты, батюшка, Иван Гаврилович! — причитал скелет, — как же ты упокоился без подстилки!

Толстяк бурчал что-то вежливое и совал под нос дворянину выпивку и закуску. Еще двое, покачиваясь, стояли у своих гробов, готовые пуститься вскачь или лечь обратно, — смотря по обстоятельствам.

Никогда еще Борис Головин не крестился так искренне! Этот битый воин, тертый торговец, вольнодумец и сквернослов взмолился к оскорбленной Богоматери самыми теплыми словами. И вот же незлопамятна спасительница! Все простила! Все претерпела!

Прекратился козлиный скок покойников, они оборотились обычными похмельными москвичами. Царедворец — тот и вовсе встал на ноги, спросил человеческим голосом:

— Что, Борька, тебя проводить, или сам дойдешь?

— Дойду!

— А помнишь, что ты обещал сделать?

— Помню! Книжный прибор привезти.

— А как же ты его возьмешь? — хитрый глаз Глухова возвращал подозрение в бесовщине.

— А как его взять?

— Укради, купи, добудь. А деньги будут наши.

— Ага. Понятно.

Борис сам дошел до княжеского двора, благополучно доехал с князем до Вильно, был представлен большому знатоку книгопечати князю Константину Острожскому и выяснил, что дураков нет — продавать такую ценную вещь, как печатный станок, за такие мелкие деньги.

— Какие мелкие?! — обиделся Головин, — разве цены назывались? Может, мы вообще любые деньги заплатим?!

— Московских денег тут никто не возьмет. Имеется совместное решение магистратов не продавать в Московию пороха, пушечной меди, произведений искусства и науки, каковыми, как вы, сударь, понимаете, являются печатные премудрости.

Хорошо, что Головин был новгородец, то есть — врожденный дипломат и коммерсант. Он сразу поймал верный тон. И уже не ясно было, кто беседует у камина в большом зале Виленского замка — два князя и не пойми кто, или ого-го кто и два каких-то князя.

— Но согласитесь, светлейший, — в тон потянул Головин, — ведь не может быть такой земной ценности, — крестное знамение, взгляд в окно, — которой не нашлось бы достойного ценового соответствия?

Взгляд Головина стал всезнающим и хитрым. Ответить на его вопрос отрицательно было невозможно, недостойно просвещенного господина.

— Разумеется! — быстро согласился Острожский, и Курбский зауважал Головина.

— Конечно, есть некоторые ценности, соответствующие упомянутому интересу, но это — смешок в то же окно — уж точно не московский рубль!

— Не назовете ли примеры?

— Надо подумать. Но это будет что-то весомое, столь же ценное, как печатный прибор. И оговорюсь сразу — не соболя, не воск и не мед. Потом нужно будет договариваться с гильдией резчиков и печатников, — книжное дело под ними числится. Эти, пожалуй, возьмут новгородские рубли.

Острожский рассмеялся, рассмеялись и остальные. Князь Константин велел подать малый десерт, — он больше не чурался угощать Головина.