Книжное дело

Князь Константин Острожский вцепился в труд грека Аристотеля, который естественным, алфавитным образом угодил в самое начало списка книг, предлагаемых на обмен. Феде не жаль было этого грека, потому что он имелся вдвойне. Два толстенных тома прекрасной телячьей кожи и толстой папирусной бумаги стояли на самой верхней полке книгохранилища, безопасные от мышей. Ясное дело, это был не оригинал. Греки не переплетали своих книг. Но и копия казалась очень ценной. По крайней мере, она была полной, да вот еще и двойной. Можно было ее отдавать. А кое-кому очень хотелось ее взять!

Князь Константин прямо сказал Головину во второй приезд:

— Вот ЭТО беру непременно! Об остальном можно торговаться, а нету ЭТОГО — нету торга!

Довольно быстро определили, какие книги из списка возьмет Острожский. Он не наглел, — пометил только половину. Несколько раз, — особенно после выпивки, — порывался ехать в Москву инкогнито, «добирать телегу доверху» и смотреть «Перипатетику».

Головин имел указание, ни под каким видом Острожского не привозить. И так с Европой трудности, а тут еще в шпионаже обвинят. Сам же Острожский головы не сносит.

Князь обвинений в шпионаже не боялся. Он наездил по разным странам на несколько приговоров. Захотят, и без вины повесят.

Тогда Головин выложил Константину сказ собственного сочинения, достойный печатного воспроизводства не менее апостольских книг. Вот что сочинил Головин в седле своей кобылки среди бескрайних русских снегов. Соавторство сказа принадлежит подьячему Смирному. Он определил центральный сюжет.

— Ты, Боря, наври чего-нибудь пострашнее. Про ведьм, медведей, вурдалаков. Лишь бы его от Москвы отбить.

Однажды темной осенней ночью, когда за окнами Острожского замка носилось не пойми что, — то ли осенние листья, то ли перепончатые твари, князь Константин снова заговорил о желании лично осмотреть двойные своды московской великокняжеской библиотеки. Желание было обострено парами горячей имбирной настойки.

Головин поставил нетронутый стакан, стал неопределенно вращать и перемещать его по полированному столу. Такое дикое поведение русского насторожило князя.

— Ты что, сударь, не здоров? Так подлечись!

— Тут, знаешь, Константин Константинович… такое дело… ты не подумай, что мы волыним, мы для тебя все готовы сделать. Подобных истинно-русских по эту сторону Днепра больше нет…

Последний оборот испугал князя совершенно. «Не будет книг!» — помрачнел он.

Головин сделал паузу.

— Уж мы тебе, Константиныч, любые книги загрузим. С верхом положим… но есть опасение…

— Боитесь продешевить? Так я за прибор отвечаю шляхетским словом! — Острожский вздыбил усы.

— Мы слову верим нерушимо. Я о другом. Небезопасно сейчас в Москве…

— Про князя вашего я слыхал. Вся Европа его лютости удивляется. Но прибор-то ему нужен? Что ж мне его опасаться?

— Нет! — Головин придвинулся к Острожскому вплотную. В закуске не было чеснока, и князь не отстранился.

— Не в князе дело. Страшные вещи у нас творятся. С природой нелады.

— Это как?

— А вот, слушай. Прошлой зимой завелись у нас медведи-людоеды. Я как раз у тебя в Вильно был. Дело это не новое. Когда в лютую зиму случается оттепель, многие мишки вылазят из берлог и спросонья думают, что весна. А тут снова холода, метели, уж и берлогу занесло. Начинает медведь бродить. Есть ему нечего, он жрет, что попало, не брезгует и человечиной… — Что ты мне рассказываешь? Или мы тут медведей не видали?

— Вот и мы подумали, что ничего страшного. Просто объявили, чтоб народ по лесу без дела не болтался. И все.

Головин прервался для выпивки и закуски. Прожевал, стал рассказывать дальше.

— И все бы хорошо, мало ли кого у нас заедают, но случилась беда. Приехал ногайский посол — о южных границах договариваться. Стал в Кукуйской слободе на постоялом дворе, запросился к царю на беседу. Тут, конечно, мы сами виноваты, неудачно назначили. 2 февраля — Сретенье Господне. Нам бы Христа у царских врат встречать, а мы чумазого ногайца встречали. Вот и вышло мерзко.

Государь отставил прочие дела, к литургии не пошел. Ждут посла, час назначенный проходит, а его нету. Послали искать. На Кукуе не нашли. Царь осерчал, пошел к литургии, прямо среди службы ступил в Успенский Собор. И вдруг!… — Головин снова выпил, — хрясь! — треск, стук, — подломились деревянные перила царского места, и царь упал в проход.

Подняли ему голову, стали приводить в чувство. И тут забегает поганый лекарь Бромель — да, да, — прямо в храм!

Мы думали, его позвали царя лечить, а он припал к царскому уху, да как заорет! — «Государь», — орет, — «медведь!». Царь поднялся, стал озираться по сторонам. «Где я?», — спрашивает, — «какой медведь?». «Медведь задрал ногайского посла под Спасскими воротами!».

Вот ведь чудо! Под вратами Спаса-заступника, в самом сердце столицы — медведь-людоед оторвал голову пришельцу! Вот вам и Сретенье! Встреча, называется!

Нарядил царь облаву и погоню. Погнали борзых по кровавым следам… Головин снова налил, отрезал два больших куска оленины. Один взял себе, другой положил в тарелку князю.