Книжное дело

Федя повернулся идти, когда без стука и доклада вбежали Григорий Скуратов и Алексей Басманов с криками: «Беда, государь! Наши татар побили!».

Случись это полчаса назад, помраченное сознание Ивана могло и не выдержать очевидной глупости. А теперь он засмеялся, огорошил придворных ласковым словом.

— Ну, пожалуй, я вас казнить за дурную весть не буду. Кто «наши» и кто «татары»?

— Татары — они татары и есть. Отряд всадников сабель в триста шел от Казани вдоль Оки и Клязьмы на Суздаль или Владимир. А наши их переняли. Князь Михайла Воротынский как раз собирал по волости новобранцев для Литвы и переехал татарам дорогу. Часть побил, остальные ускакали обратно.

— Так в чем же беда?

— Что не всех татар побили, — серьезно ответил Скуратов.

— Что они посмели подняться, — добавил Басманов.

— Что теперь крестовый народ затаится, — вставил Смирной от двери.

— Ничего, ребята, — успокоил Иван, — не я бил этих татар. И татары эти — неправильные, не ханские. А Воротынского за дурь и самовольство зашлю на Белое озеро. Пусть не ссорит нас с нашим народом.

Глава 38. Книга всея Руси

Не правда ли, благородная затея, — издать одну, большую, главную Книгу великого государства?

Есть же у нас единая песня — гимн? Есть единый походный символ — флаг? Есть всеобщий знак — герб? Есть над нами одна, самодержавная голова?

Но Книга — не главнее ли музыки и картинок? Не мудрее ли самой мудрой головы? Священное Писание, написанное на папирусе и коже, не иллюстрировано, не положено на музыку. По крайней мере — в оригинале. Значит Книга — первичный, коренной предмет просвещения. Именно в ней собираются самые важные, начальные слова любого общества, государства, предприятия.

Не удивительно, что в том переломном, смутном 1564 году, когда Россия собиралась очень глубоко прогнуться и очень высоко вздыбиться, когда формально родилась русская книгопечать, не в одну единственную голову пришла идея всеобщей Книги. А сразу в две.

Каждая из этих голов встретила сочувствие еще в нескольких головах, так что, если посмотреть сверху, — откуда за нами постоянно наблюдают, — можно было видеть два многоглавых существа, озабоченных литературным промыслом.

Одна компания заседала в замке князя Константина Острожского на реке Горынь, где родился, как известно, любимый наш треглавый персонаж. Но у существа за столом в этот раз было только две головы — самого князя Константина и его друга князя Андрея Курбского. Константин считался опорой православия среди западных, украинских русских, князь Андрей — самым просвещенным потомком Ярослава Мудрого. Пара обсуждала горькие дела, и горечь не снималась сладким вином. Общий смысл сходился к единению Украины с Россией, насколько это под силу двум отдельно взятым лидерам, — то есть, к единению в языковом, культурном плане.

Константин уговаривал Андрея остаться, в Москву не ехать. Там, брат, — говорил он, — ничего хорошего, кроме казней, нету. Самое легкое, что там случается, это ссылка в холодные места. Князь Михайла Воротынский подтвердил бы мои слова, но мерзнет на Белом озере за свой геройский подвиг.

Князь Андрей сомневался. Как можно не ехать? А присяга?

— Какая присяга? Ты Рюрикович старшей ветви, кому тебе присягать? Давай я сейчас холопу присягну, — эй, Стефан, неси вина! — и что за цена будет этой присяге, когда вино снова кончится?

Курбский молча соглашался, а Константин жал на любимую мозоль.

— Мы начнем книги печатать. Я вот мастеров собрал, переводчики есть с любых языков на любые. Хочу тебя просить перевести кое-какие книги со славянского на польский. Еще я открываю православное училище. Будем просвещать народ, восстанем против унии с папой, против лютеран. Давай, оставайся?! Сколько книг напечатаем! Можем даже всеобщую русскую книгу издать, чтобы наша духовность сияла на обе Руси и на весь мир.

Острожский говорил так много и так горячо, доводы приводил такие железные, а вино у него было такое хорошее, что князь Андрей не успел ничего ответить. Но когда его вынесли в спальню под белы ручки, он выпал в осадок с готовым решением.

В осадке кристаллизовалось следующее: «Какого черта?! Не поеду никуда! Мне в Европе лучше. И пользы Родине я тут больше принесу. Лишняя голова для русского топора и без меня найдется!».

Дальше следовали кровавые картины Москвы, Красная и Болотная площади, огромные вороны с отсеченными головами в лапах, пожары, татары и прочие тары-бары. Утро встретило Андрея белой простыней, чистой, как свежий лист бумаги, и он решил не возвращаться…

Другая компания заседала в Московском Кремле. Здесь тоже была неплохая погода. С лета нигде не горело, казни случались обычные, вороны летали без голов. То есть, головы у них были, но не человеческие в лапах, а собственные — на положенном месте.