Книжный мотылек. Гордость (СИ)

— Душечка, мне кажется, мы должны быть снисходительны к девушке — ведь она до сих пор не бывала в свете. Возможно, это какая-либо из его «дальних родственниц», и мистер Файн, со свойственной ему чуткостью, занялся благотворительностью? — Второй голос был полон фальшивого сочувствия, показного настолько, что от ненатуральности сводило зубы. — Кто еще, кроме мистера Файна, с его безотказностью, которой многие пользуются, взялся бы выводить эту… особу в свет?

Я снова покосилась на своего спутника — термин «безотказность» не вязался с моим представлением о нем еще больше, чем «выгодный жених». Рауль, заметив мой взгляд, вопросительно поднял бровь — мне оставалось лишь слегка пожать плечами и отвернуться.

— Вы посмотрите, душечка, — продолжала первая, — она же совершенно не умеет себя держать. Ходят слухи, что она вообще… с Изначальной.

— С Изначальной?! — Ахнула вторая. — Быть не может! Впрочем, это многое объясняет. Бедный, бедный мистер Файн.

Мне безумно хотелось повернуться к сплетницам и сказать им что-нибудь резкое и ужасно обидное, но, как обычно и бывает, прямо здесь и сейчас я не могла придумать достойного ответа. Нет, через пару часов я, несомненно, придумала бы изящную колкость, но пока я могла лишь старательно делать вид, что ничего не происходит, и ядовитые замечания не достигают своей цели. Внутри же я кипела — и от невозможности достойно ответить, и от нелепости ситуации, и от глупых обвинений. Вы только подумайте — мне нужен Рауль, да еще и в качестве жениха? Какая фантастическая чушь! А предположение о том, что я сознательно использую какие-то уловки, чтобы обратить его внимание, вызвало у меня настоящее бешенство — более всего мне хотелось, чтобы наши с мистером Файном дорожки после той, памятной свадьбы больше никогда не пересекались. А уж после пассажа про Изначальную у меня просто не осталось приличных слов — как-будто только рождение на Мейфере гарантировало наличие у человека ума, красоты, и других важных качеств, которыми ну никак не могли обладать иномирцы.

Наверное, не будь я скованна правилами этикета, и сумей я найти достойный ответ сплетницам — все бы обошлось, но необходимость «держать лицо» исчерпала последние остатки моего терпения. Даже во флайбусе мне пришлось изображать безмятежность — по какой-то причине Рауль устроился напротив меня, и я просто не могла себе позволить показать слабость, к которой тетушка и баронесса, я уверена, отнеслись бы снисходительно. И в Редлифе мне не было покоя — баронесса и Рауль проследовали за нами в дом. К счастью, в доме к Раулю тут же устремился один из наших лакеев с запиской на серебряном подносе, и тот, прочитав её, заметно помрачнел, извинился, и стремительно покинул особняк. Когда Сандерс закрыл за мистером Файном дверь, моей выдержки хватило только на то, чтобы дойти до ближайшей гостиной.

Более всего мне хотелось сжать виски пальцами, и я принялась ожесточенно дергать перчатки, пытаясь снять их. Жалобный треск и расползшийся шов на одной из них стали последней каплей — из глаз хлынули слезы.

— Амели, дорогая, что случилось? — В голосе тетушки было беспокойство, и это только подлило масла в огонь.

Я зарыдала — громко, шумно, некрасиво, размазывая по лицу слезы и труды Прю безвозвратно погибшими перчатками. Все тут же пришло в движение — тетушка усадила меня на ближайший диван, вложи в руки свой флакон с нюхательными солями, а баронесса решительно задергала сонетку. Была вызвана Прю, которой надлежало убрать остатки макияжа и приложить к моему зареванному лицу холодное влажное полотенце, чтобы снять красноту и припухлость. Бригита принесла поднос с ромашковым чаем, от полноты чувств заставив все пространство вокруг чайной пары тарелочками со сладостями и выпечкой. Я начала ощущать себя звездой, вокруг которой кружится целая планетная система. Надо сказать — очень несчастной и виноватой звездой, что отнюдь не помогало успокоиться.

— Тетушка! Зачем я здесь? — Слова давались с трудом, а в самом конце я, не выдержав, всхлипнула. — Все эти правила, неписанные законы, наряды, украшения… Люди, которые улыбаются тебе, а за спиной говорят гадости, а все, что ты можешь — это улыбаться им в ответ… Тетушка, тут, на Мейфере все и всё ненастоящее, искусственное, как будто гниль, покрытая позолотой.

Я не заметила, как постепенно повысила голос, и сейчас почти кричала, некрасиво кривя рот, и чувствуя, как болит горло, перехваченное судорогой рыдания.

— Неужели нельзя было обойтись без этого фарса? — Мой голос упал до шепота, весьма жалкого после предыдущей гневной тирады. — Мы бы просто уехали в поместье, я бы занялась делом, и не чувствовала бы себя так… Так…

Слов не хватало, я захлебывалась плачем, чувствуя жгучую смесь из стыда за собственную несдержанность и облегчения от того, что смогла выговориться. После столь бурного эмоционального всплеска навалилась усталость, хотелось подняться в свою комнату и спрятаться под одеялом.