Книжный шкаф Кирилла Кобрина

В этой самой Москве, по которой бродил приезжий поляк из Киева Сигизмунд Кржижановский, находился Институт мозга, где в 1929 году было создано некое подобие Пантеона. В Пантеоне мозги великих людей намеревались выставлять – в педагогических и назидательных целях – на всеобщее обозрение. Рецензируемое издание состоит из содержательного (принадлежащего перу Моники Спивак) описания истории этого заведения и действительно потрясающей публикации характерологических очерков трех людей, чьи мозги составили гордость коллекции института: Багрицкого, Маяковского и Андрея Белого. Эти очерки были составлены психологом и неврологом Григорием Поляковым в 30-е годы и публикуются впервые. Ниже привожу характерологический (и отчасти – психологический) очерк тех людей, которым могла прийти в голову мысль распиливать черепа знаменитых покойников и вытаскивать оттуда мозг, чтобы понять, в каких извилинах таится гениальность. Людей двадцатых годов прошлого века.

Эти люди выпали из своего исторического контекста и сыграли блестящие и бессмысленные моноспектакли в других, чужих, театрах, для совершенно иной публики. Гениальные переростки, они попытались разобрать на простейшие детали окружающий их мир – с тем чтобы понять, как он устроен, найти неполадки, устранить их и начать фабричное производство нового мира. Великие редукционисты в безнадежно синтетическую эпоху. Их главный урок – в тотальности опыта, любого опыта – эстетического, этического, научного, политического. Каждый из них стремительно добрался до дна, некоторые даже выбрались наружу, но уже поглупевшие от страха, глуховатые от кессонной болезни. Глубже них никто никогда не нырял. Но, повторяю, дело не в том, что они там увидели, а в том, что донырнули. «Черный квадрат» ценен не тем, что на нем изображено, а тем, что он есть.

Я почти люблю этих людей, свежевавших трупы гениев.

Ирина Сандомирская. Книга о Родине: Опыт анализа дискурсивных практик. Wien, 2001. 282 с. (Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 50).

Я ни слова не скажу о методологии этого исследования. Ни звука – о структурализме и семиотике, надежно погребенных в прошлом столетии. Ни ползвука о том, что семиотически-структуралистский жаргон стал расхожим языком прессы/рекламы и конвейерным формовщиком мозгов. Сумасшедший, направивший авиалайнеры на манхэттенские небоскребы, ставил, безусловно, семиотический эксперимент. О «знаковых» событиях рассуждают сейчас даже поп-певцы и руководители ячеек КПРФ на местах.

Речь пойдет о другом. О чувстве и о мере. Конечно, о моих чувствах и о моем (исключительно) чувстве меры. Читая эту книгу, любопытную, на мой же взгляд десятилетней давности, я постоянно чувствовал легкую тошноту.

«Книга о Родине» – реестр расхожих мнений и пошлостей, сказанных за последние 40 лет в гуманитарных областях. Каждое отдельное высказывание – бесспорно, но, собранные под одной обложкой, они представляют собой чудовищный апофеоз количества, не ставшего качеством. Или, точнее, не желающего быть качеством. «Книга о Родине» ничего на самом деле не исследует. Несмотря на наукообразный общий вид, она – иронизирует, плоско и бесплодно, только вот объект иронии – совсем не тот, нежели кажется автору. На самом деле «дискурс о Родине» (говоря языком этого сочинения) в России принципиально не отличается от «дискурса о Родине» в Германии или Франции[29]. Типологически это одно и то же; разница – в деталях. Изучать этот «дискурс» можно только исторически, то есть так, как Сандомирская попыталась сделать во второй части «Книги о Родине» (с оглядкой на Фуко) – но неудачно. Почему? Потому, что автор не понимает, что такое настоящий историзм.

В результате мы имеем 282 страницы несмешных семиотических шуток над совсем не смешной страной.

Это о чувстве. Теперь о чувстве меры. Интересно, когда я перестану читать (а кто-то – легион им имя – перестанет писать) вот такие фразы: «Родина / Отечество / Отчизна – это не имена географических или административно-политически х единиц. Это группа метафор, через призму которых концептуализируется определенная социальная конструкция, некая специальная модель отношений между индивидом и обществом, между гражданином и государством, между личностью и централизованной государственной системой»?

И последнее. Автор, думая, что проводит тончайший анализ неких историко-культурных знаковых и символических систем, на самом деле варварски огрубляет историческую материю. Например, характеристика Ивана Аксакова на с. 93 – недопустима для серьезного исследователя.

Робер Фавтье. Капетинги и Франция / Пер. с франц. к. и. н. Цыбулько Г. Ф. СПб.: Евразия, 2001. 320 с.