Книжный вор

Лизель подозревала, что это была самая широкая улыбка, которую Ильза Герман позволила себе за долгие годы.

– Наверное, через дверь. Так проще.

Они сидели на кухне.

Кофейные кружки, хлеб с джемом. Они старательно беседовали, и Лизель слышала, как Ильза Герман сглатывает, но почему-то никакого смущения не было. И даже приятно видеть, как женщина мягко дует на кофе, чтобы остудить.

– Если я когда-нибудь что-нибудь буду писать и доведу до конца, – сказала Лизель, – я вам покажу.

– Было бы славно.

Жена бургомистра ушла, и Лизель смотрела, как она уходит по Химмель-штрассе. Желтое платье, черные туфли, фарфоровые ноги.

У калитки Руди спросил:

– Это та, про кого я подумал?

– Ага.

– Шутишь?

– Она мне кое-что подарила.

Как оказалось, в тот день Ильза Герман подарила Лизель Мемингер не только книгу. Она подарила ей повод сидеть в подвале – ее любимом месте: сначала из-за Папы, потом из-за Макса. Подарила причину записывать собственные слова и помнить, что они к тому же ее оживили.

«Не наказывай себя», – снова слышала девочка ее голос, но будет и наказание, и боль, но будет и счастье. Вот что значит – писать.

Ночью, когда Мама и Папа уснули, Лизель прокралась в подвал и засветила керосиновую лампу. Первый час она только смотрела на карандаш и бумагу. Велела себе вспоминать и по привычке, не отводила глаз.

– Schreibe, – приказывала она себе. – Пиши.

Через два с лишним часа Лизель Мемингер начала писать, еще не зная, что из этого выйдет. Откуда ей было знать, что кто-то подберет ее историю и будет повсюду носить с собой?

Никто на это не рассчитывает.

Никто такого не планирует.

Лизель сидела на маленькой банке от краски, из большой устроила стол – и вот наконец уперлась кончиком карандаша в первую страницу. И в середине вывела так:

*** «КНИЖНЫЙ ВОР» ***

маленькая повесть Лизель Мемингер

ГРУДНЫЕ КЛЕТКИ САМОЛЕТОВ

Рука у нее заныла уже к третьей странице.

Слова такие тяжелые, думала она, но к исходу ночи сумела заполнить одиннадцать страниц.

*** СТРАНИЦА 1 ***

Я стараюсь не вспоминать об этом, но понимаю, что все началось с поезда, снега и приступа кашля у моего брата. В тот день я украла свою первую книгу. Это было руководство по рытью могил, и я украла его по пути на Химмель-штрассе…

Там она и заснула, на постели из свернутых холстин, а листки книжки загибались по краям на большой банке от краски. Утром над ней стояла Мама, и ее хлористые глаза вопрошали.

– Лизель, – спросила Мама, – какого рожна ты здесь делаешь?

– Я пишу, Мама.

– Езус, Мария и Йозеф. – Мама затопала вверх по ступеням. – Быть наверху через пять минут, а то ведро. Verstehst?

– Поняла.

Лизель спускалась в подвал каждую ночь. Книжку она держала при себе все время. Она писал часами, стремясь за ночь описать десять страниц своей жизни. Приходилось о многом думать, столько всего нужно не забыть. Терпение, говорила она себе, заполненных страниц становилось больше, а хватка письма – крепче.

Иногда она писала о том, что происходит в подвале, когда она пишет. Вот она только закончила эпизод, где Папа дал ей по щеке на ступенях церкви и где они вместе репетировали «хайльгитлер». Подняв глаза, Лизель посмотрела, как Ганс Хуберман убирает в футляр аккордеон. Он только что полчаса играл, пока она писала.

*** СТРАНИЦА 42 ***

Сегодня вечером со мной сидел Папа. Он принес аккордеон и сел рядом с тем местом, где обычно сидел Макс. Я часто смотрю на его пальцы и лицо, когда он играет. Аккордеон дышит. А у Папы линии на щеках. Они как будто нарисованные, и почему-то, когда я их вижу, мне хочется плакать. И не от грусти и не от гордости. Мне просто нравится, как они двигаются и меняются. Иногда я думаю, что Папа – сам аккордеон. Когда он смотрит на меня, улыбается и дышит, я слышу ноты.

На одиннадцатую ночь писания Мюнхен снова бомбили. Лизель дописала до страницы 102 и уснула в подвале. Она не услышала ни кукушки, ни сирен, и когда Папа спустился за ней, она спала и во сне сжимала свою книгу.

– Идем, Лизель.

Она взяла «Книжного вора» и все остальные свои книги, и они зашли за фрау Хольцапфель.

*** СТРАНИЦА 175 ***