Кнут

Одиночество окончательно подрубило. Поскандалил с начальством, за что был уволен по статье. Устроился на производство слесарем, откуда был изгнан за систематическое пьянство.

— Вот здесь он сидел, на парапете. Голову на руки уронил. Ни в церковь не заходит, ни со двора не уходит, ни милостыню не просит. Я сам подошел, расспросил. И разговаривали мы тогда до ночи. А на завтра он вышел к нам работать сторожем. А как было не позвать? Видно же, хороший человек.

В церкви что–то упало. Видать, вязанка зомби общими усилиями добралась до ближайшего подсвечника. Настоятель открыл дверь, заглянул внутрь, но ничего делать не стал. Уселся на парапет и снова уставился в пол.

Так и не дождавшись продолжения рассказа, Кнут решился задать давно интересовавший его вопрос:

— Отец Савелий, вы на берегу назвали меня Харон. Вы думаете, мы умерли?

— А ты думаешь, нет?

— Ясень говорил, это новый мир и новая жизнь.

Поняв немое внимание настоятеля как готовность слушать, Кнута рассказал о Ясене, о своем первом дне в Стиксе, о тумане, об Октябрьском, о родителях, о ставшем родным погребе. О том, как похоронил знахаря, и как окутавший поселок туман украл могилу, но вместе с этим обновил поселок. Как сгоревшие дома стали целыми. Как вернулись живые люди.

В то утро Кнут вбежал в родной Октябрьский с надеждой избавиться от надоевшего одиночества и постоянного страха. Бегал от дома к дому, торопился предупредить, но односельчане гнали с порога за несусветные глупости, не желали ни верить, ни готовиться к предстоящему апокалипсису.

На этот раз он застал родителей дома, но зараза уже сделала свое дело. Пришлось снова убегать, прятаться в погребе, пока зараженные и прибежавшие с соседних кластеров монстры не покинут опустевшие дома.

Кнут говорил и чувствовал, что становится легче дышать. Отец Савелий был первым иммунным, которого юноша встретил в новом мире. Не считая Ясеня, конечно. И первым, с кем удалось поговорить вот так, запросто, без страха и ожидания начала обращения человека в зомби.

— Значит, Ясень называл этот мир Стиксом?

Из всего рассказа настоятель почему–то выделил именно это слово.

— Стиксом. А что?

Отец Савелий отмахнулся.

— Да ничего. Просто совпадение. Стикс — это ведь не только река в древнегреческой мифологии. Это еще и божество, олицетворение страха и ужаса. Но интересно не это. Поэт Алигьери Данте в четырнадцатом веке написал произведение под названием «Божественная комедия». Было там и о том, как он представляет себе ад. Книга не стала, да и не могла стать канонической, но мало кто не слышал выражение «девять кругов ада». Вот оно оттуда. Так вот, пятый, из девяти, круг ада находится на грандиозных по размеру болотах на берегах реки Стикс. Грешники, которые при жизни постоянно поддавались гневу, обречены вечно сражаться в этих болотах между собой. А дно болота под их ногами устилают тела тех, кто всю жизнь унывал.

Настоятель повернулся к собеседнику и широко улыбнулся.

— Да не бойся ты. Не похоже это место на преисподнюю. Вон, как солнышко светит. Речка красивая. Ветерок теплый. Куда бы мы ни попали, а выглядишь ты живым и даже немного упитанным. Да и я себя ощущаю вполне здоровым, только голова болит и подташнивает все время.

Кнут хлопнул себя по лбу, сбегал в лодку и принес фляжку с живчиком. Отец Савелий поморщился, но выпил.

— Это тебе тоже Ясень дал?

Юноша согласно моргнул.

— А дальше ты куда? Назад, в свой погреб?

Теперь, когда рядом живой человек, в возращении в поселок Кнут не видел никакого смысла.

— А куда?

Юноша пожал плечами.

— Здесь, у меня, может, тогда оставайся?

Череда радостных кивков возвестила о полном согласии. Отец Савелий тоже улыбнулся.

— Вдвоем веселее, а тут мы вроде как в крепости. Звери же, говоришь, воды боятся?

— Даже самые большие!

— Жди тогда. Переоденусь и приду. Имидж придется поменять на время.

Настоятель вернулся через добрый час, полностью преображенный. В церковь вошел облаченный в рясу степенный священник, а вышел — высокий плечистый, хотя и немного грузный, воин. Гладко выбритый, коротко остриженный, одетый в темно–зеленый камуфляжный костюм и берцы, подпоясанный широкой армейской портупеей.

Только сейчас Кнут понял, что черное одеяние, борода и напускная неторопливость сработали своеобразной ширмой, за которой он так и не рассмотрел человека. Сколько ему на вид? Уж точно не больше тридцати пяти. А если вспомнить, с какой легкостью отец Савелий балансировал на верхних прутках забора, свешивался с крыши и связывал зараженных, можно сделать вывод, что он, несмотря на непотребно выпирающий живот и намечающийся второй подбородок, все еще находится во вполне приличной физической форме.

— Ого!

Только и сумел сказать юноша. Настоятель провел рукой по ершику на голове.

— Это не с армии форма. Купил у знакомого прапора по дешевке для хозяйственных работ. А длинные волосы и борода в рукопашной схватке недопустимы. Поэтому вот так теперь.

— Вы служили?