Кочевая жизнь в Сибири

Наше продвижение к Анадырску после того, как мы покинули побережье Охотского моря, было очень медленным, как из-за короткого светового дня, так и из-за глубины и малой плотности свежевыпавшего снега. Часто на протяжении десяти-пятнадцати миль нам приходилось снегоступами прокладывать дорогу для наших тяжело нагруженных нарт, и даже тогда усталые собаки с трудом пробивались сквозь рыхлые сугробы. Погода тоже была настолько холодной, что мой ртутный термометр всегда показывал -30°С – ртуть просто не поднималась из своего резервуара, и я мог оценить температуру только по быстроте, с которой мой ужин замерзал после того, как его сняли с огня. Не раз суп превращался из жидкого в твердый прямо в ложке, а консервированная кукуруза замерзала на тарелке прежде, чем я успевал её съесть.

На четырнадцатый день после отъезда из Гижиги мы достигли туземной деревни Пенжина, в двухстах верстах от Анадырска, где мы впервые побывали в мае прошлого года. Всё население деревни – мужчины, женщины, дети и собаки ­– вышло нам навстречу с самым радостным видом. Прошло шесть месяцев с тех пор, как они в последний раз видели незнакомцев и слышали что-нибудь из внешнего мира, так что салют в нашу честь из полудюжины ржавых  мушкетов – это было ещё не самое сильное выражение их восторга!

Выехав из Гижиги, я ожидал встретить где-нибудь по дороге курьера с новостями и депешами от Буша и был очень разочарован и несколько встревожен, когда, добравшись до Пенжины, обнаружил, что из Анадырска туда никто не приехал и что от них ничего не было слышно с прошлой весны. У меня было предчувствие, что что-то случилось, так как Бушу было прямо приказано послать курьера в Гижигу по первой зимней дороге, а сейчас был уже конец ноября.

На следующий день мои худшие ожидания оправдались. Поздно вечером, когда я сидел в доме одного из русских крестьян и пил чай, раздался крик «Анадырские едут!» и, выбежав из дома, встретил длинноволосого анадырского священника – он как раз слезал со своих саней перед дверью. Мой первый вопрос был, конечно: «Где Буш?» И сердце мое упало, когда священник ответил: «Бог его знает!»

– Но где вы видели его в последний раз? Где он провел лето?

– В последний раз я видел его в устье Анадыря в июле, – поведал священник, – и с тех пор ничего о нём не слышно.

Еще несколько вопросов – и вся эта мрачная история выплыла наружу. Буш, Макрей, Хардер и Смит в июне спустились по Анадырю на большом плоту из брёвен для постройки станционных домов по берегам реки. Оставив брёвна в нужных местах, они отправились на лодке в Анадырский залив, чтобы дождаться прибытия судов компании из Сан-Франциско. Здесь священник присоединился к ним и прожил с ними несколько недель, но в конце июля их скудный запас провизии иссяк, ожидаемые корабли всё не прибывали, и священник вернулся в поселение, оставив американцев в полуголодном состоянии в устье реки. С тех пор о них ничего не было слышно, и, как печально сказал священник, «одному Богу известно», где они и что с ними случилось. Это была плохая новость, но не самая худшая. Вследствие исключительно неудачного лососёвого промысла в Анадырске в тот сезон разразился страшный голод, много жителей и почти все собаки умерли, и деревня почти обезлюдела. Все, у кого было достаточно собак, чтобы тащить сани, отправились на поиски кочевых чукчей, с которыми они могли бы прожить до следующего лета, и те немногие, которые остались в поселке, ели свои сапоги и оленью кожу, чтобы выжить. В начале октября группа туземцев отправилась на поиски Буша и его товарищей на собачьих упряжках, но с момента их отъезда прошло уже больше месяца, а они всё ещё не вернулись. По всей вероятности, мои друзья умерли от голода на обширных пустынных равнинах в низовьях Анадыря, так как были вынуждены поехать с десятидневным запасом продовольствия, и было сомнительно, что они встретили кочевых чукчей, которые могли помочь им.