Кочевая жизнь в Сибири

Подъём стал таким крутым и каменистым, что мы больше не могли ехать верхом. Мы спешились и медленно потащили наших лошадей вверх, с трудом пробираясь через глубокие сугробы и карабкаясь по острым зазубренным камням, раздирая о них наши сапоги из тюленьей кожи. Мы кое-как поднялись, наверное, на тысячу футов, когда я так устал, что вынужден был лечь. Во многих местах снег доходил мне до пояса, и мой конь отказывался сделать хоть шаг, пока я буквально не подтаскивал его к себе.

Немного отдохнув, мы двинулись дальше, и после ещё одного часа напряженной работы нам удалось достичь того, что казалось гребнем горы, примерно в 2000 футах над морем. Здесь ветер дул с почти непреодолимой яростью. Вихри несущегося снега скрывали всё на расстоянии нескольких шагов, и казалось, что мы стоим на обломке исчезнувшего мира, окутанного круговоротом колючих снежинок. Время от времени в белом тумане над нашими головами вырисовывалась как бы подвешенная в воздухе чёрная вулканическая скала, недоступная, как пик Маттерхорна. Затем она снова исчезала в клубящемся снегу, и мы видели только белую пустоту. Длинная бахрома сосулек свисала с козырька моей фуражки, а одежда, пропитанная вчерашним проливным дождём, замёрзла и превратилась в хрустящий ледяной панцирь.

Залепленный снегом, с одеревеневшими от холода конечностями и стучащими зубами, я взобрался на коня и отпустил поводья, давая ему идти, куда он хотел, только умоляя проводника поторопиться и уйти куда-нибудь подальше от этого открытого места. Тот тщетно попытался заставить своего коня повернуть против ветра, но ни крики, ни плеть не смогли заставить его, и в конце концов проводник повёл нас вдоль гребня горы на восток. Мы спустились в сравнительно защищенную от ветра долину, снова поднялись на другой гребень, ещё выше первого, обогнули коническую вершину, где также дул сильный ветер, спустились в другое глубокое ущелье и поднялись ещё на один гребень. Здесь я, наконец, полностью потерял направление движения и не имел ни малейшего представления, куда мы идём. Я знал только, что мы уже сильно замерзли и находимся  непонятно  где в дебрях  гор.

За последние полчаса я уже несколько раз заметил, что наш проводник часто и беспокойно совещается с другими камчадалами о нашем пути и что он, кажется, растерян и не знает, в каком направлении идти. Он подошел ко мне с хмурым лицом и признался, что мы заблудились. Я не мог винить беднягу за то, что он потерял дорогу в такую бурю, потому сказал ему, чтобы он просто шёл в направлении реки Шаманки, и если нам удастся найти хоть какую-нибудь укромную долину, мы разобьём там лагерь и переждём непогоду. Я хотел предостеречь его, чтобы он случайно не вышел в таком ослепляющем снегу на край пропасти, но не мог объяснить это по-русски так, чтобы меня поняли.

Два часа мы бесцельно бродили по горам, взбирались на вершины и спускались в неглубокие долины, углубляясь всё глубже и глубже в самое сердце гор, но так и не нашли укрытия от бури. Стало ясно, что надо что-то делать, иначе мы все замёрзнем насмерть.

В конце концов я позвал проводника, сказал ему, что сам пойду впереди, и, открыв маленький карманный компас, показал ему направление на побережье. В этом направлении я решил идти, пока мы куда-нибудь не выйдем. Он тупо уставился на маленькую латунную коробочку с её дрожащей стрелкой, и затем воскликнул в отчаянии: «Ах, барин! Откуда компас знает об этих проклятых горах? Этот компас никогда раньше не проходил этой дорогой. Я ходил здесь всю жизнь, а теперь, прости Господи, я не знаю, где море!» Голодный, расстроенный и замерзший, я, тем не менее, не мог не улыбнуться представлениям нашего проводника о неопытном компасе, который не может ничего знать о дороге, потому что никогда здесь не путешествовал. Я поспешил заверить его, что «компас» – большой специалист по обнаружению моря в шторм, но он недоверчиво помотал головой, показывая, что не верит в его способности, и отказался идти в указанном мною направлении.

Не имея возможности повернуть лошадь против ветра, я спешился и с компасом в руке повел её по направлению к морю, а вслед за мной последовал и Вьюшин, который в огромной медвежьей шкуре, обернутой вокруг головы, походил на дикого зверя. Проводник, видя, что мы твёрдо решили положиться на компас, в конце концов тоже решил пойти с нами.