Код человеческий

Выйдя из кабины, Игорь осмотрелся. За спиной остался город, впереди под слепящим солнцем серой змеей протянулась плотина, справа некрутой подъем, поросший травой, – это граница возвышенности, забирающейся к самой плотине и дальше, а слева бескрайняя низина, желтая от подсолнухов. Подсолнуховое море, казалось, омывает подошву далекой плотины не хуже, чем настоящее, отсюда невидимое.

Невзирая на жару, решили прогуляться пешком – живописные окрестности располагали.

Неподалеку от посадочной площадки на обочине скучал старенький пищевой автомат. Он напоминал крупный холодильник, простоявший под открытым небом где-то на заднем дворе лет пятнадцать: панели, выцветшие до едва угадываемого зеленого, ржавчина в местах стока дождевой воды, крупные блестящие кнопки из нержавейки на лицевой стороне и настырная трава, пробившаяся из-под трещин в бетоне постамента. Под кнопками виднелось отполированное углубление лотка, тоже из нержавейки, и окошко для стаканов.

Подобные агрегаты Игорь помнил с глубокого детства. Современные ушли далеко вперед: обзавелись цветными дисплеями с активной поверхностью, длинными меню, в которых, поговаривали, скоро появятся даже супы, и вообще научились сами производить блюда.

Зато этот, словно старый друг, всегда безотказно предлагал пару простых бутербродов и газировку с сиропом. «Что-то я ударился в сентиментальные размышления», – пронеслось в голове у Нерва. Ноги сами собой понесли к пищевику.

– Ты голоден? – спросила Катя. – До Гидростроя рукой подать, может, потерпишь?

– Вдруг здесь выдает блины с горчицей и сосисками, – улыбнулся Игорь.

Катя удивленно вскинула брови.

Конечно, никаких сосисок пищевик не держал, да и вообще ассортиментом не баловал – механическая утроба отзывалась на нажатие только двух кнопок: «бутерброд» и «газ. вода». После продолжительного урчания машины в лоток неуклюже свалился упакованный в серую бумагу «один к одному», а в окошке показался граненый стакан с газировкой. «Один к одному» – почти позабытый стандарт, где пропорция хлеба и колбасы соблюдена верно: ломтик черного имеет толщину в сантиметр два миллиметра, три солидных кусочка докторской уложены внахлест, а сверху источают свежий аромат дольки огурчика.

Колбаса по вкусу вполне походила на мясо. Скучновато в сравнении с глютаматовыми монстрами мегаполисных забегаловок… С досады Игорь едва не выругался вслух: образы недавнего сна раздражали навязчивостью. Сдержаться получилось, но Катя все же поймала пробежавшую по лицу Кремова тень.

Глава 104

Казимиров встретил в личном кабинете. Игорь уже на входе почувствовал неладное. Признаки растерянности и беспокойства безошибочно угадывались за профессорской улыбкой, несмотря на все усилия Евгения Митрофановича.

Подобное происходило раньше, когда Кремов чем-то расстраивал учителя: например, халтурил на блиц-коллоквиумах по невербалке или считал ворон в лекционные часы. Но учеба осталась в далеком прошлом, сейчас-то что?

– Как дела, Чижик? Как себя чувствуешь?

– Нормально, Евгений Митрофанович, – ответил Игорь, присаживаясь на стул. – Позволите бестактность?

Казимиров бросил обреченный взгляд. Зачем ходить вокруг да около? Наверняка мальчик с бесцеремонностью, свойственной молодым сильным Нервам, собрал уже кое-какую информацию и мучается догадками: что-то со здоровьем его пожилого наставника, или несчастье с кем-то из друзей по Улью? Сейчас Чижик, по своему обыкновению, поставит вопрос ребром.

– Положительно, это невыносимо! – Учитель отпустил эмоции. Он раздраженно направился к холодильнику, вынул оттуда стакан холодной газировки и залпом выпил. – Твой тесть, старый твердолобый хрыч! Я триста раз повторял перед этим дурацким экспериментом: «Возьми человека попроще, из отсева, наконец». Ты тоже хорош, – продолжил недовольно Казимиров, – захотелось, видите ли, принести пользу науке.

Игорь попытался разобраться в происходящем.

Профессор любил своего ученика, и, если первой реакцией на встречу после долгого перерыва стала обличительная тирада, а не теплые слова и пара чашек чаю, значит, стряслось что-то из ряда вон. Это как-то связано с погружением.

– Полюбуйся… – Старик передал Кремову папку с выпиской из личного дела. – Впрочем, читать долго, так что сразу объясню: твои нервы изношены в лохмотья, и виноват не кто иной, как дражайший товарищ Семенов.

В последних словах Казимирова прозвучала плохо скрываемая боль.

Он опасался эксперимента, скептически оценивал его перспективы и твердо настаивал на том, что Нервы самостоятельно обязаны искать пути к сквозной памяти.

На обложке папки стоял штамп «рекомендован на перепрофилирование». У Игоря внутри все оборвалось.

Сквозная память! Соль и священный грааль невербалки! Сколько же ученых разуверилось в возможности «подключиться» к ней, сколько разбитых надежд и поломанных судеб связано с поисками, но новые попытки не иссякают.