Код человеческий

Для Матвея такой исход был однозначно неприемлем.

Судя о всему, его взгляды разделяли Жучок, Юкэ, Илья, Пашка и Светка, но матвеевское «прорываться наверх» казалось Игорю достаточно парадоксальным. Какой именно верх? Наверняка тот, где нет нужды и плохой еды (речь не о Пашке), где простое выживание становится неактуальным. Но понимает ли Ястреб, что стремится к тому, что сейчас ненавидит?

Как-то он и Игорь пересеклись в мастерской, когда Матвей что-то горячо рассказывал Илье.

– Представьте себе, – усмехаясь и хмуря брови одновременно, восклицал Туров, – еду по одиннадцатой улице не спеша, в потоке. Замечаю, что поток-то вязнет и быстренько перерастает в обычную мегаполисную пробку. Жара адская. Какое-то время я постоял, но затем решил по пустой встречке отвоевать пару кварталов. Проезжаю метров двести и вижу типичную картину: мигая светом аварийки, у тротуара стоит крутой автомобиль, его силится объехать троллейбус. От крутого авто, не торопясь, отходит дама средних лет и направляется в близлежащий салон «Белье для элитных людей». Троллейбус закупорил все движение. Водила, обливаясь потом, обреченно следит, как элитная дама шествует по своим элитным делам, но ничего не может сделать, чтобы объехать ее тачку. В то же время температура в раскаленном салоне троллейбуса неумолимо растет, люди варятся заживо, повиснув на поручнях. Понаблюдав за этим раскладом, я уж собирался протиснуться дальше, но вдруг заметил, что дедуля пассажир как-то неестественно сник на своем сиденье. Оказалось, его хватил удар. Скорую ждать бессмысленно, копов – тем более. Короче, скончался человек, а еще двух женщин откачивали прям на тротуаре прохожие. Элитная дама как ни в чем не бывало, прикупив шелковых трусов, возвратилась в авто и уехала далее. Все этому только обрадовались и, обматерив ее в сердцах, радостно поплелись по одиннадцатой, – закупорка-то рассосалась! Случайные прохожие-спасатели и я остались ждать скорую. Та приехала через сорок минут, и дождался ее один дедуля, и то потому, что ему некуда больше спешить. К чему все это? Да к тому, что не люди мы уже, а куски мяса, не лучше грязи или там камней. Ведь нет различий между трусами и жизнью одного из нас. Где душа? – И, помолчав, уже грустно добавил свою коронную фразу: – Вот уйду в монастырь от вас или к красным!

Красные – настоящая гроза полиции и общественного порядка – оккупировали самые дальние, темные и страшные закоулки обывательского сознания. Там они шевелились мутной смертоносной заразой, угрожая любому нормальному человеку шальной расправой и убийством «ни за что». С экранов телевизоров, из газетных статей и криминальных хроник добропорядочному мужу, отцу, трудяге частенько напоминали о нависающей над ним опасности в виде маргиналов верхом на ревущих двухколесных монстрах. Такие громили полицейские участки в неспокойных кварталах, расстреливали экипажи патрульных машин, крышевали бордели и наркопритоны. Поймать или наказать их крайне сложно, мощные мотоциклы гарантированно уносили отчаянных ребят от преследователей куда-то в Восточный Мегаполис, в сумрак защекинских окраин.

Игорь прежде видал одного красного, едва живого, подстреленного экипажем дорожной полиции. Перед тем его травили стаей патрульных тачек несколько часов. Пуля достала буйного ездока почти на границе с Молчановкой, когда он уже готовился раствориться в темноте. Парень умирал в КПЗ на грязной скамейке в окружении пылавших ненавистью бойцов спецназа, и только вмешательство прибывшего следователя остановило его досрочную «случайную» гибель. Сквозь начинавшуюся агонию Нерв успел прощупать этого человека, определить общую окраску личности и психозаряд. Увиденное смутило. Причем смущением те чувства Игорь условился назвать, чтобы не дать развиться зарождавшемуся шоку – от новизны и открытости внутреннего мира красного. Тот ни на кого не обращал внимания, не выдавал и намеков, ненависти или обиды – он только сожалел, что умирает рановато. Рановато! Сожаление, выуженное Игорем из обреченного, такое светлое и горькое одновременно, стучалось в темнице подсознания все последующие годы, требуя осмысления, настаивая на внимании к себе. Нерв упорно избегал встречи с ним и надеялся, что рано или поздно все пройдет, рассеется, занемеет.

Матвей своим рассказом вскрыл, казалось, надежно упакованное прошлое, растревожил глубокую занозу. «Рановато», обретя долгожданное осмысление, полоснуло по живому ничуть не затупившейся бритвой. В нем соединилось много чего, но сплав этот породил в том погибающем парне удивительное чувство непобедимости. Умирая, он знал, для чего прожил свою коротенькую жизнь, почему рисковал ею и за что любил. Любил всем существом, каждой частичкой на атомном уровне, будучи пьяным от ее проявлений – как хороших, так и плохих. «Рановато» не скорбело по человеку и не оплакивало его кончину, оно выражало не утоленную жажду того к своей реализации здесь и для других.

Странная установка к самопожертвованию в пользу неопределенного круга людей.