Код Майя: 2012

— Я здесь уже почти десять лет, и единственный враг, с которым нам пришлось сразиться, это оспа. Таким образом, можно сделать вывод, что они добились того, чего хотели, — совершенно нелогично ответил священник. — А сейчас нам нужно поднять вашего капитана с колен, иначе нам не удастся найти на полу свободного пространства, чтобы поставить стол. Ну, вам удалось разгадать тайну мозаики, сеньор?

— К сожалению, нет.

Фернандес де Агилар поднялся с колен с видимой неохотой. Его глаза сияли возбуждением, которое было лишь слегка преувеличенным.

Отойдя на шаг от рисунка на полу, он сказал:

— Думаю, я начал что-то понимать, но пока у меня в голове полный туман. Сеньор Оуэн, не могли бы вы использовать свою логику врача и попытаться вникнуть в эти картины, прежде чем наш хозяин раскроет нам их тайну?

Седрик Оуэн, в голове у которого царила полная неразбериха из-за неприятного взгляда необычного мужчины со шрамом, не слишком охотно и думая о другом, подошел и встал перед изображением, изменившим навсегда его жизнь.

Издалека картинка напоминала работу ребенка, выполненную из камешков; случайная коллекция мелких камней, собранных из-за чистоты их цвета, а затем разложенных на площади примерно в четыре квадратных ярда в виде разных фигурок. Мужчины с выпученными глазами и диковинные животные извивались, сражаясь друг с другом, глаза горели огнем, зубы были оскалены, конечности переплетены в вечном противостоянии.

При ближайшем рассмотрении картинка оказалась более сложной. В центре был выложен костер из красных и желтых камней, очень похожий на настоящий. Его окружал тонкий круг из зеленых листьев. По периметру тянулась широкая полоса с изображением карты небес; созвездия и планеты располагались таким образом, что при внимательном рассмотрении становилось ясно, что в них заключен глубокий смысл.

Посередине, между огнем и небом, стояли две человеческие фигуры, застывшие в вечном равновесии. С одной стороны конфликт, война и страдание были изображены при помощи яростно сражавшихся между собой фигур. С другой — антитеза войне, летний луг с разноцветными цветами, слишком красивыми, чтобы давать им названия, и слишком многочисленными, чтобы пытаться сосчитать. В его центре стоял на коленях ребенок, окутанный мирным покоем уединения.

Эти две части разделяла тончайшая неровная линия, выложенная белыми и черными плиточками, вдоль нее шла другая линия из крупных жемчужин семи цветов радуги, с белой и черной, вместе, в самом конце.

В памяти Оуэна вдруг всплыла комната на верхнем этаже в парижском доме, запах жареных куропаток и груш и мягкий голос.

«Всего в мире девять цветов; семь цветов радуги, а также черный, принадлежащий темноте, и белый — свету. Голубому дано сердце зверя и сила вызвать остальные двенадцать частей духа и плоти, чтобы составить целое».

Именно в этот момент, захваченный воспоминанием, Оуэн совершил ошибку и поднял голову. Диего стоял в углу комнаты, словно невидимая тень, вооруженный безжалостными глазами-кинжалами, которые сверкали и вспыхивали не слабее, чем яркие камешки мозаики.

Под его взглядом было невозможно не увидеть правду, которая с такой очевидностью открылась ему.

— Мой Бог…

Это не было произведением ребенка. В одно короткое жуткое мгновение изображение превратилось в нечто совершенно иное.

— Что вы увидели, друг мой?

Фернандес де Агилар спросил это очень тихо, тем же голосом, каким разговаривал с ним на борту своего корабля утром. Он больше не рисовался и не устраивал представлений. Возможно, священник это заметил, возможно, его удивила перемена в испанце и его враче-англичанине, возможно, он планировал отнять у них жизнь, отправив на костер, — им было все равно.

Вопрос капитана заставил Оуэна заговорить.

— Я вижу мгновение перед концом света; последний вздох перед наступлением Армагеддона. Я вижу карту небес, где указана точная дата и время. И еще я вижу способ, при помощи которого можно надеяться остановить всемогущее зло.

Он поднял голову и посмотрел на священника. В Европе его сожгли бы на костре только за одни эти слова. Однако в глазах отца Кальдерона появилось задумчивое выражение, в них еще не зажглась ненависть или жажда мщения. Он поднял свой серебряный крест и поцеловал его.

— Прошу вас, продолжайте.

Оуэн сделал глубокий вдох.

— Я вижу Солнце, величайшее светило из всех, оно сияет в длинном темном туннеле, ведущем к тому месту, где родилась вся материя. Я вижу Венеру, утреннюю звезду, в объятиях Меркурия, вестника, они стоят в оппозиции к Юпитеру, золотому благодетелю. Я вижу Юпитер, он находится на вершине Перста Божьего[10], но одну его сторону Сатурн и…

Слова застряли у него в горле.

— Я вижу созвездия и планеты, замершие в положении, которого не будет во время моей жизни и в течение многих последующих.

Туземец с лицом, изуродованным шрамом, продолжал за ним наблюдать, но заговорил священник, отец Гонсалес, который тихо сказал:

— Этот рисунок появится на Божественных небесах через четыреста пятьдесят шесть лет. А что говорят звезды и планеты?