Код одиночества

Вернувшись к себе в гримерную, Варвара узнала, что ей звонил сын. Она говорила с ним днем, и все было хорошо – неужели с малышом что-то случилось? Варвара перезвонила в Ленинград, но тревога оказалась ложной: сын хотел только пожелать матери всего наилучшего.

Варвара просмотрела текст и задумалась, чувствуя непонятную тоску на сердце. Вроде бы все было так хорошо, она ощущала себя счастливой – и вот на тебе, странное чувство гложет ее душу. За зеркалом она заметила початую бутылку коньяка. Что за безобразие? Кто-то из рабочих или обслуживающего персонала хлещет во время работы! Варвара осторожно понюхала горлышко, затем схватила стакан и плеснула в него – так, чтобы только прикрыло донышко. Выпив, она почувствовала необыкновенное облегчение и с удивлением отметила, что чувство тревоги исчезло.

– Варвара Ивановна, через десять минут начинаем! – услышала актриса стук в дверь и голос одного из ассистентов.

Варя снова наполнила стакан, на этот раз до краев, и решила, что взбодриться ей не помешает, – коньяк только повысит тонус и поможет справиться со страхами. А ночным поездом она отправится обратно в Ленинград и уже завтра утром будет держать в руках крошку Игорька!

...Те, кто присутствовал на записи того злополучного концерта, приуроченного ко Дню милиции, рассказывали о разыгравшемся скандале со смаком, но вполголоса: все же та запись никогда не вышла в эфир, пустили запись другого концерта, прошлогоднего. И все из-за одного человека – Варвары Птицыной.

Как только она появилась на сцене, у многих возникло чувство: что-то не в порядке. И только через полчаса наконец-то всем стало ясно: Варвара громко икнула в микрофон, затем мучительно пыталась выговорить слово «патриотический», запутываясь в слогах. А под «занавес», когда любому и каждому в зале уже было понятно, что советская Грета Гарбо пьяна в стельку, отказалась покинуть сцену, отпихнула двух ассистентов, пытавшихся увести ее прочь, не удержалась на высоких каблуках и кувыркнулась вниз, прямо на первый ряд, где сидело самое высокое начальство. Ее попытались поднять и утащить, но она все рвалась к Генеральному секретарю, называя его «мужчиной в самом соку», и пыталась поцеловать министра внутренних дел, заявляя, что имеет в этом деле опыт, мол, «я и с Берией спала, правда, не по своей воле».

В газетах, как, впрочем, и по телевидению, о прискорбном инциденте ничего не сообщили, но обе столицы долго еще гудели, как растревоженные ульи, обсуждая кошмарную выходку Варвары, о которой министр Фурцева после перенесенного позора заявила: «Эта алкоголичка больше нигде, никогда и ни у кого сниматься не будет!»

Сама Варвара не помнила, что произошло во время концерта, – воспоминания как будто кто-то стер. Но не верить многим сотням свидетелей было невозможно.

Прибыв в Ленинград, она, как и хотела, отправилась к сыну, но Мишутка не позволил ей увидеться с невесткой и внуком.

– Мама, я думал, что проблема со спиртным решена раз и навсегда, – заявил он.

– Никакой проблемы у меня нет! – закричала Варвара. – Да, сорвалась один раз, но кто об этом вспомнит через месяц?

Но она ошибалась, думая, что о срыве концерта так быстро забудут, – ей было сообщено, что режиссеры, предлагавшие ей главные роли, передумали и в ее услугах больше не нуждаются. Варвара ответила, что и так не хотела работать с бездарями, но дома все ждала – вот зазвонит телефон, и с ней возжелают побеседовать с «Мосфильма» или «Ленфильма». Или, на худой конец, хоть с Киностудии имени Довженко... Звонки действительно были, но и каждый раз она узнавала, что ее не хотят снимать даже в эпизодических ролях. Наконец Варе было откровенно сказано:

– А что вы хотите после дебоша, устроенного в Колонном зале? Из министерства нам дали недвусмысленные инструкции – о Варваре Птицыной забыть.

Ужаснее всего, что люди, с которыми Варвара сталкивалась на улице, помнили ее, постоянно спрашивали, когда же выйдет новый фильм, превозносили до небес ее талант. А она уже знала: никакого фильма не будет, она – пария, изгой. Варвара не считала себя алкоголичкой, но могла бороться с накатывавшими на нее приступами необъяснимой тоски только при помощи спиртного.

В театре тоже все отвернулись от нее, а нахалка-секретарша прямо в лицо заявила, что надо уступать места другим, молодым, самой же подумать о пенсии. Мишутка только изредка позволял увидеться с Игорьком, заявляя, что о его воспитании позаботится Валентина и ее мать. Получается, что и родной сын отвернулся от нее!

Михаил снова пытался настоять на помещении ее в клинику, но теперь она воспротивилась. Заперлась в своей большой квартире на Невском, никого не принимала, телефон отключила – и пила. В конце концов не выдержала даже верная Клавочка и, заливаясь слезами, объявила, что уходит от нее – после без малого тридцати лет!

– Варварочка Ивановна, миленькая, прошу вас, послушайте Михаила Михайловича, отправляйтесь-ка снова в клинику, вас там подлатают, – скулила она.