Код одиночества

– Этим ты подставишь под удар не только себя, но и меня, – ответил устало режиссер. – Разве ты не видишь, что творится вокруг? Сталин любит тебя и меня, но только до тех пор, пока мы снимаем фильмы, которые ему по вкусу. Стоит только воспротивиться или сделать что-то не так, то нас...

Он не договорил, но Варя и так поняла: о ночных визитах НКВД, об арестах, в том числе и в среде интеллигенции, она была наслышана.

– Музыкальные комедии и благосклонность вождя помогут нам пережить тяжелые времена, Варя Птицына, – заявил Райх.

И Варе пришлось забыть о своей мечте: пожелание Сталина было равносильно приказанию.

Чем глубже страна увязала в трясине всеобщего страха и повального террора, тем больше на экранах появлялось легковесных комедий: жить становилось отнюдь не лучше, однако действительно веселее. Но то был смех висельника, улыбка превращалась в сардоническую, а хохот сопровождался клацаньем зубов и затворов винтовок.

Одна кинокомедия следовала за другой: для Вари это походило на заколдованный круг. Какой она была, однако, наивной, когда мечтала о большой карьере и всесоюзной славе! Реальность превзошла ее мечты, даже самые смелые, но стала ли она счастливой? Одиночество превратилось в ее вечного спутника...

Варвару узнавали на улице, в магазинах, в метро. Со всей страны ей приходили письма, полные слов восхищения и любви. Она дарила людям надежду, хотя сама знала, что жизнь в фильмах – подложная, фальшивая, неискренняя, и намеренный обман в особенности угнетал Варю. Она больше не говорила с Райхом о своем желании сыграть в театре или исполнить роль в серьезной картине. Режиссер тоже давно понял, что обречен снимать комедии для советского народа, а в первую очередь – для товарища Сталина.

И Генрих Олегович, и Варя удостаивались всевозможных правительственных наград, премий и поощрений. Не меньше двух раз в год, на майские и ноябрьские праздники, актриса и режиссер, мэтр советского кинематографа, бывали в Кремле, на приеме, где их приветствовал товарищ Сталин. Однажды, набравшись смелости, Варя нарушила слово, данное Райху, и, выбрав удачный момент (вождь был в великолепном расположении духа – не так давно был разоблачен и арестован враг народа Ягода, бывший нарком внутренних дел, желавший устроить заговор с целью уничтожения самого Сталина), попросила у Иосифа Виссарионовича разрешения уйти на время в театр.

Сталин мгновенно помрачнел, его лицо словно заволокли грозовые тучи.

– Товарищ Птицына, почему вы хотите лишить руководство страны и партии и весь советский народ возможности наслаждаться вашим талантом? – спросил он сухо.

– Товарищ Сталин, я всего лишь хочу попробовать свои силы в другой стихии... – начала Варя, но Сталин резко ее оборвал:

– Не исключено, что кто-либо из руководства страны и партии тоже хочет попробовать себя в другой стихии, считая, что обладает иными, скрытыми и непризнанными, талантами, но что из этого получается, мы все имели возможность убедиться во время поразительных судебных разбирательств.

«Сталин имеет в виду процессы врагов народа», – догадалась Варя. А вождь продолжал сурово:

– И выясняется, что люди, которым руководство страны и партии и весь советский народ доверяли без оглядки, эти самые люди, уверившись в своей исключительности и, не побоюсь этого слова, богоизбранности, вдруг начинают творить вещи, которые иначе, как преступлениями, не назовешь.

Варя увидела побледневшее лицо режиссера Райха, стоявшего в каких-то пяти или шести метрах от нее и беседовавшего с новым наркомом внутренних дел Ежовым. Вернее, Генрих Олегович только делал вид, что беседует, а на самом деле напряженно следил за хмурым Сталиным и дрожащей Варей.

– Все это коренится в нежелании некоторых, надо признать, небесталанных личностей работать на благо народа! – подытожил Сталин. – Как говорили во времена моей молодости, товарищ Птицына, коль пироги желает печь сапожник, а сапоги тачать пирожник, то будет хаос. А хаос в нашей Советской стране играет на руку вредителям и врагам народа. И вообще, зачем вам всякая мейерхольдовщина?

Намек был более чем прозрачный. И Варя окончательно смирилась с тем, что по желанию Сталина ей предстоит играть роли только в комедиях, а Генриху Олеговичу те комедии снимать.

1938 год был страшным не только для страны в целом, но и для Вари в частности. В начале декабря режиссер Райх, которого давно мучили боли в желудке, наконец-то обратился к врачам, которые диагностировали неоперабельный рак. А в середине апреля 1939 года Генрих Олегович умер. Для Вари, самоотверженно ухаживавшей за ним вместе с Тамарой Максимовной, это был настоящий удар. Горше всего было наблюдать за тем, как человек, заменивший ей отца, угасает у нее на глазах, причем остановить процесс современная медицина была не в состоянии.

Генриха Олеговича похоронили на Новодевичьем кладбище с государственными почестями – по личному распоряжению Сталина. Картину из жизни молодой Крупской (ее играла, конечно же, Варя), отснятую едва ли на треть, завершил один из учеников Райха, назначенный вождем новым «придворным» режиссером.