Код Рембрандта

Следователь подошел к нему и видом, движениями и взглядом дал понять о желании поздороваться тактильно, ожидал ответного сигнала к этому. Андреевич уловил его манеру, которая была весьма тактична, – он подал руку.

– Слушаю вас, – сказал магистр научного сообщества, садясь в кресло и одновременно указывая рукой, приглашая сесть гостя.

После того, как гость разместился, сняв очки, легонько приподнял голову, говоря этим движением о намерении и готовности слушать.

– Признаюсь, – начал неторопливо следователь, – я весьма запутался, изучая это дело. Очень много времени приходилось отдавать изучению метода одного из ваших сотрудников. Того, который внезапно умер. Нужно было разобраться во всех тонкостях и хитросплетениях его разработок и программы.

– О да, – протянул глава концерна. – Программа сулила большие перспективы. Это был заказ администрации президента и правительства. А на самом деле – более властной структуры.

Пасхов не выразил удивления. Он был выбран на роль в этой миссии неспроста. Уже трудно было различить границы, где велась его гражданская деятельность, а где сугубо под начальством главного контролера… Поэтому он уже не сомневался, что вся действующая и видимая конструкция управления – антураж той самой структуры, которая никому не видна, никому не слышна, но управляет театром, который называется «власть». Она настоящая власть и есть, не сменяемая никем и никогда, а главное – ее не видно и не слышно. По той же специфике своей деятельности Пасхов был вовлечен в сложную структуру, которая тонула в секретах, причем наложенных один на другой. И на предприятии, причем не только этом, всем такого же ранга было хорошо известно о существовании тайной структуры, впрочем, имеющей очень известную «вывеску» для общественности. Имеющие допуск к материалам «особой важности» знали о такой особенности достаточно хорошо, однако во всеуслышание не говорили об этом, ибо даже среди сотрудников это понимали только высшие иерархии. Табуированным было говорить о ней, а в быту требовалось делать вид, будто ее не существует. Говорить о ней считалось признаком мании преследования, мании величия. Однако все знали: большой брат знает о вас больше, нежели вы о себе.