Столь односторонний и популярный у потребителя образ Босха частично связан с рынком копий, творчеством эпигонов и подражателей, выбиравших сюжеты и сцены «погорячее», дабы развлечь и удовлетворить аудиторию, склонную к любованию низовым и демоническим. Подражатели делали упор на изображение извращённых монстров, затейливых чертей и демонов, гротескных лиц и поз. Первый коллекционер работ Босха, испанский гуманист Диего де Гевара, жаловался на многочисленные имитации, которые ему назойливо предлагали купить арт-дельцы и проходимцы. Рынок полнился подделками. Работы «а-ля Босх» из элитарных всё более превращались в китч, суррогат, ширпотреб, воспроизводящий формы без изначального содержания. Однако современник Иеронима ещё видел в его картинах нечто назидательное и актуальное – в отличие от зрителя XVII века. Именно в эту эпоху Босха стали обвинять в ереси: виной тому – Иеронимовы мутанты, монстры и дролери. Сюжеты же были увидены порицателями как извращённые и сомнительные, а эстетика – как подёрнутая флёром идейной крамолы.
Около 1500 года в испанских аристократических и придворных кругах бродили апокалиптические и квазиеретические умонастроения. Мессианские фанатики из среды Францисканских Терциариев, узрели в Босхе родственную душу, тем самым приуготовив почву для выискивания в творчестве художника антихристианских смыслов и еретических подтекстов. Около 1520–30-х годов передовые и прогрессивные интеллектуалы тех времён осторожно склонялись к неортодоксальному инакомыслию. Гуманисты, такие как Диего и Фелипе де Гевара, Амбросио де Моралес, и португалец Дамиан ди Гойш, подозреваемые или уже фактически осуждённые за ересь, были поклонниками, а иной раз даже и коллекционерами работ Иеронима.
Собрание картин Босха маркизы Менсия де Мендоса свидетельствует об испанском интересе к Иерониму. Это внимание, продиктованное влиянием Габсбургов на территории Нидерландов, связано не только с отдельно взятой интенцией к поиску инфернального или откровений о Конце времён, но характеризует повсеместный эсхатологизм и апокалиптическое мирочувствие, граничащее с ересью накануне Нового времени.
Свободомыслие в лоне испанской католической церкви формировалось вокруг так называемой группы «Алюмбрадо» (
Испанские и испано-бургундские круги, изначально увидевшие в Босхе любопытного «художника фантасмагорических изобретений», весьма скоро переосмыслили и наделили его работы ложным содержанием, породив противоположные и противоречивые прочтения, преобладающие по сей день. Таким образом изначально ортодоксальный католик Босх обратился в еретика, фаворита вольнодумных испанцев. Сей взгляд на наследие Иеронима закрепился в испанской литературе эпохи барокко. Присущие искусству Босха парадоксы и противоречия сеяли в зрительском восприятии семена замешательства и сомнений, а двусмысленность и неоднозначность его картин в сочетании с репутацией одиозных поклонников его таланта повлияли на амплуа, имидж и реноме художника, сотворив из него маргинального мистика и мятежника, опасного фантазёра и пугающего визионера.
Библиотекарь Эскориала, Хосе де Сигуэнса, тем не менее, выступал апологетом Иеронима. В 1605 году он написал, что картины Босха следует рассматривать как книги мудрости и искусства: если «неразумные» вещи и можно углядеть в его живописи, виной тому наша зрительская неосведомленность, а не проступки художника.
С приходом Нового времени, новых художественных школ актуальность Иеронима Босха подутратилась. Искусство Европы полнилось академической живописью, основанной на канонах Итальянского Возрождения, традиции и основания которого пошатнутся под натиском художественных течений лишь середины XIX века: импрессионизма, символизма и т. п. – этапы становления расправляющего крылья модернизма. Картины странного нидерландского художника канули в стремительный поток реки забвения не на один год. Увлечённый собой модернизм решал проблемы и основания искусства так такового. Реформы, революции, Первая мировая война, – казалось бы, человеку первой трети XX века совершенно было не до наследия Босха. Однако именно в эту быструю, сумбурную, страшную эпоху мирового обновления начинается долгий путь назад, к Иерониму.