Код цивилизации

Плодородие обрабатываемой земли было низким, на протяжении веков урожайность на помещичьих землях традиционного российского Нечерноземья составляла сам 2, сам 3 (то есть из одного посаженного зерна вырастали 2–3), на крестьянских — еще ниже. В Англии, где снег — большая редкость, урожай достигал сам 10. Короткое время полевых работ не оставляло места для новаторства и экспериментов: один неверный шаг, потеря нескольких дней — и впереди маячит голод[376].

Хозяйство русских крестьян, а они еще в начале ХХ века составляли более 85 % населения, базировалось на сжатом цикле полевых работ и предполагало способность к тяжелому и героическому труду в течение короткого сельскохозяйственного сезона. Но шесть-семь месяцев в году земледелие было невозможным из-за погодных условий. Крестьяне мастерили мебель и домашнюю утварь, пряли, шили одежду, заготавливали дрова, ходили за скотиной, что создавало тип разносторонне развитого, выносливого, энергичного, но необязательно готового к систематическому труду человека. Отсюда же, полагаю, и нередко загульные формы релаксации — и в минуты, и в долгие зимние месяцы отдыха.

Большая часть России находится в зоне рискованного земледелия, где урожаи вовсе не гарантированы. Неурожаи не раз становились причиной страшного голода, когда люди вымирали тысячами и сотнями тысяч. Была и особая форма техногенного катастрофизма: деревянная Россия (в большинстве регионов Восточно-Европейской равнины нет камня, пригодного для строительства) периодически выгорала. Отсюда исключительная стойкость к ударам судьбы: люди веками были одинаково готовы и к подаркам природы, и к бедствиям.

Крайняя слабость индивидуального хозяйства компенсировалась громадной ролью крестьянской общины. Любые неприятности — болезнь, падеж скота, пожар, насекомые-вредители, засухи, лютые морозы — могли создать угрозу выживанию. Крестьяне нуждались в общине из-за необходимости взаимовыручки: в восстановлении сгоревшего дома или в сборе урожая для заболевшего соседа. Земли в стране было много, но, как справедливо подмечал академик и ректор Московского университета в предреволюционные годы Матвей Любавский, «сравнительно мало было хлебородной земли»[377] (значение малоземелья в какой-то степени снижала низкая плотность населения, в период раннего Средневековья она в России была примерно в три-шесть раз меньше, чем на Западе). Это имело следствием экстенсивное производство и требовало распашки все новых площадей. Отсюда подмеченный Ключевским алгоритм российского развития: «История России есть история страны, которая колонизуется»[378].

Колонизация, которая была далеко не только процессом поиска новых плодородных земель, предопределила размеры России, охватившей в итоге 11 часовых поясов (хотя официально сегодня осталось только девять), что тоже стало важнейшим компонентом российской матрицы, наложило отпечаток на все аспекты существования страны. «Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта»[379], — утверждал Николай Бердяев.

Российская цивилизация была речной. Реки были и основными средствами коммуникации и основными защитницами, создавая естественные преграды. Но зимой они замерзали. И они же указывали завоевателям, где искать населенные пункты русских, которые размещались по берегам рек.

Территория России всегда была исключительно уязвима для завоеваний. А геополитическое окружение России никогда не отличалось спокойствием и миролюбием. Ни одно государство мира не могло сравниться с ней по количеству соседствующих народов, не все из которых отличались миролюбием. Русь находилась на стыке Европы и Азии — этом «проходном дворе» человечества. Подвижность границ, их уязвимость вынуждали держать оборону практически по всему периметру, на всех направлениях действий реального или вполне вероятного противника, а это означало: и на юге, и на западе, и на востоке.