После октябрьского Пленума ЦК 1964 года он был отправлен в отставку. Во главе страны сначала оказался триумвират — Брежнев, избранный первым секретарем ЦК, Алексей Косыгин — председатель правительства и Николай Подгорный — председатель Президиума Верховного Совета СССР. Немедленно были упразднены совнархозы и вновь образованы прежние отраслевые министерства. Однако они уже не располагали прежним весом и самостоятельностью, поскольку не могли принимать важные решения без согласования с сохранявшимися и усиливавшимися отраслевыми отделами ЦК КПСС. Столкновения между министерствами и ЦК были одной из важных причин заминок в проведении экономических реформ 1960-х годов, связанных с именем Косыгина и предполагавших большую самостоятельность предприятий. Брежнев все больше сосредоточивал процесс принятия решений в своих руках, не обладая при этом ни замашками диктатора, ни качествами крупного публичного политика.
Сейчас эпоха позднего СССР часто воспринимается как период застоя, который вел к краху государства. Однако в тот период — в 1960–1970-е годы, — все выглядело совсем иначе. Именно тогда страна достигла наивысшей доли в мировом ВВП — 12,3 %[425]
(сейчас на РФ приходится чуть более 3 %). Государства Запада казались все менее управляемыми, о переходе каких-либо новых стран к демократии речи не было, а социалистические (или псевдосоциалистические) режимы множились повсеместно на фоне прорывов СССР в космос.Советский режим обеспечивал политическую стабильность, для чего использовались административные меры — аресты, ссылки, высылки за границу, содержание в тюрьмах, психиатрических больницах нескольких сот, максимум — тысячи человек. В средствах массовой информации и сфере культуры сохранялась цензура. При этом экономическое развитие замедлялось во многом из-за перекоса в отрасли военно-промышленного производства и укрепления армии. Именно во времена Брежнева СССР достиг военно-стратегического паритета с США и НАТО, что (наряду с «вьетнамским синдромом» в Вашингтоне) явилось важной причиной для начала политики разрядки и заключения серии российско-американских договоров о контроле над вооружениями. Средства отвлекала и активная внешняя политика: поддержка стран социалистического лагеря, усилия по расширению экономического и политического влияния в третьем мире. К моменту смерти Брежнева в 1982 году власть терявшего силы генсека вызывала усмешки, а страна жила в условиях постоянного дефицита множества товаров.
Скоропостижная смерть двух следующих лидеров — Юрия Андропова и Константина Черненко — привела к вершине власти в 1985 году представителя «шестидесятников» — Михаила Горбачева.
Он был полон позитивных намерений: намеревался в одностороннем порядке прекратить холодную войну и прекратил ее, он добивался демократизации советского строя, что не пришло бы в голову его предшественникам. Он собирался улучшить хозяйственное положение, допустив ограниченные элементы рыночных отношений, ослабить нагрузку избыточного военно-промышленного комплекса на экономику, избавиться от старой коммунистической элиты, мешавшей отойти от одиозных крайностей советского режима, которые препятствовали адаптации к вызовам развития. Но в планы Горбачева вовсе не входили распад «социалистической системы», уход от власти КПСС (а значит — и его самого), равно как и распад СССР. Это явилось во многом неожиданным побочным результатом его деятельности.
Перестройка являлась претворением в жизнь определенной политической философии: ее сторонники были глубоко убежденными приверженцами общегуманитарных ценностей, социализма с человеческим лицом, государственной собственности и демократии, которым не позволяли утвердиться пережитки сталинизма, партийный аппарат (либо только консервативная ее часть) и спецслужбы. Достаточно дать людям свободно высказывать все, что они думают, и выбирать себе начальников, как социализм сможет развернуться во всю свою ленинскую силу. Этот набор идей, весьма характерный для всего поколения интеллигенции, которое заняло руководящие посты в партии, правительственных структурах, в средствах массовой информации в 1980-е годы, даст рождение такой модели государственного устройства, которое не было — и вряд ли могло быть — жизнеспособным.