Кодекс

— У нас его нет.

Больной откинулся на подстилку из листьев и закрыл глаза. Том обработал раны: удалил разложившиеся ткани, промыл и избавил от личинок. Сэлли присыпала раны растительным антибиотиком и забинтовала расплющенной корой, которую предварительно стерилизовала в кипящей воде и высушила, обкурив дымом костра. Лохмотья Филиппа выстирали и просушили и, за неимением другого платья, снова надели на больного. Управились только к заходу солнца. Филиппа посадили, и Сэлли вручила ему кружку травяного чая.

Он мог держать ее самостоятельно и выглядел намного лучше.

— Повернитесь, — попросил он Сэлли. — Хочу проверить, у вас наверняка за спиной растут крылья.

Девушка покраснела.

Филипп глотнул раз-другой. А дон Альфонсо тем временем поймал в реке с полдюжины рыб и жарил их на вертелах над огнем. Над поляной распространился аромат еды.

— Странно, у меня вовсе нет аппетита, — проговорил Филипп.

— Ничего странного, — ответил Том, — после того, как ты столько голодал.

Дон Альфонсо подал рыбу на листьях. Сначала все ели молча. Наконец Филипп произнес:

— Так вот к чему мы пришли. Воссоединение семьи в джунглях Гондураса. — Он оглянулся, и у него заискрились глаза. — «У».

Последовала недолгая пауза, и Вернон ответил:

— «П».

— «Ы», — сказал Том.

— «Р», — добавил Филипп.

— Черт возьми! — выругался Вернон. — Проклятый мягкий знак!

— Тебе мыть посуду! — воскликнул Филипп.

Том повернулся к Сэлли.

— Это у нас была такая игра, — застенчиво улыбнулся он.

— Теперь я вижу, что вы в самом деле братья.

— Вроде того, — хмыкнул Вернон. — Хотя Филипп — та еще задница.

— Бедняга Вернон! — хохотнул Филипп. — Вечно ему выпадало торчать на кухне.

— Рад, что тебе лучше, — сказал Том.

— Намного… — Брат повернул к нему осунувшееся лицо.

— Ну, раз так, может, расскажешь, что с тобой произошло?

Филипп посерьезнел, с него слетела вся игривость.

— Это история в духе «Сердца тьмы», приправленная полковником Куртцем[37]. Вы уверены, что хотите ее слушать?

— Да, — решительно ответил Том. — Хотим.

42

Филипп тщательно набил трубку из фирменной табачной коробки «Данхилл» и раскурил. Его движения казались выверенно неторопливыми.

— Слава богу, единственное, что у меня не отобрали, — это табак и трубку.

Он выпустил клуб дыма, прикрыл веки и собрался с мыслями.

Том воспользовался паузой и вгляделся в лицо брата. Теперь, когда грязь была смыта, он узнал утонченные аристократические черты. Борода придавала выражению некоторую беспутность, и Филипп стал удивительно походить на отца. Но лицо преобразилось. С братом случилось нечто настолько ужасное, что изменилась его внешность.

Филипп несколько раз затянулся и открыл глаза.

— После того как мы расстались, я полетел в Нью-Йорк и встретился со старинным компаньоном отца Марком Аврелием Хаузером, — начал он. — Решил, что он лучше, чем кто-либо другой, способен проникнуть в мысли отца и догадаться, куда тот отправился. Я выяснил, что Хаузер занимается частным сыском. Он оказался довольно упитанным, напомаженным мужчиной. Пару раз быстро кому-то брякнул и уже знал, что наш отец в Гондурасе. Я подумал, что он знает свое дело, и нанял его. Мы полетели в Гондурас, он организовал экспедицию и нанял двенадцать солдат и четыре лодки. Платил за все моими деньгами — вынудил меня продать маленькую замечательную акварель Пауля Клее, которую подарил мне отец…

— О Филипп, как ты мог? — возмутился Вернон.

Филипп устало закрыл глаза, и Вернон замолчал. Немного помедлив, брат продолжил:

— Итак, мы оказались в Брусе и погрузились в каноэ, чтобы приятно прокатиться вверх по реке. В какой-то захолустной заводи раздобыли проводника и стали пробираться через Меамбарское болото. И тут Хаузер себя показал. Оказывается, этот доморощенный фашист все заранее рассчитал: скормил проводника пираньям, меня посадил, как собаку, на цепь и устроил засаду, чтобы перестрелять вас.

Голос Филиппа дрогнул, и, чтобы успокоиться, он пососал мундштук своей трубки, при этом его рука заметно тряслась.