Кодекс

Марк вдохнул насыщенный запахом джунглей воздух.

— Помните, Филипп, когда мы укладывали поклажу в каноэ, вы меня спросили, зачем нам наручники и цепи?

Бродбент не ответил. Хаузер тогда сказал, что наручники — это средство держать в узде солдат, нечто вроде походной гауптвахты. И что, конечно, он не собирается их использовать.

— Теперь вы понимаете, для кого они? — хмыкнул Хаузер. — Они для вас.

— Почему бы вам меня не убить и не покончить со всем разом?

— Всему свое время. Не так легко убить последнего в роду.

— Что это значит?

— Рад сообщить, что я позаботился о ваших братьях, которые следовали за нами по болоту. Когда угаснет последний из рода Бродбентов, я возьму то, что принадлежит мне по праву.

— Вы психопат.

— Отнюдь. Я разумный человек, который собирается исправить причиненное ему великое зло. Кстати, с вашей помощью.

— Что это за зло?

— Мы с вашим отцом были партнерами. Но он лишил меня доли от нашей первой находки.

— Это случилось сорок лет назад.

— Что только усугубляет преступление. Сорок лет я боролся за выживание, а он купался в роскоши.

Филипп напряг все силы, но только громыхнул цепями.

— Как интересно повернулось колесо Фортуны. Сорок лет назад ваш отец надул меня и лишил состояния. Я попал в приятное местечко под названием Вьетнам. А он занял место среди богатеев. А теперь я готов вернуть все назад. И даже с процентами. Забавная ирония. Филипп, только подумайте: это все поднесли мне вы на серебряной тарелочке.

Филипп промолчал.

Хаузер снова вздохнул. Ему нравилась жара и нравился этот воздух. В джунглях, как нигде, он чувствовал себя здоровым и живым. Не хватало только легкого аромата напалма. Он повернулся к одному из солдат:

— А теперь займемся Окоталом. Филипп, вам стоит на это посмотреть.

Два каноэ были готовы, вещи уложены. Солдаты швырнули проводника и Филиппа в одно из них, запустили моторы и повернули на край озера, где начинались перемежавшиеся заводями многочисленные протоки. Хаузер стоял на носу и указывал путь:

— Туда!

Он вел отряд к обособленной от большой воды тихой заводи — знал, что в таких местах, когда спадает вода, пираньи съедают все, что можно, и начинают пожирать друг друга. И горе тому зверю, который ненароком угодит в это место.

— Глушите моторы! Бросайте якоря!

Моторы замолчали, и тишину нарушили лишь два всплеска якорей.

Хаузер повернулся к проводнику. Представление должно получиться интересным, решил он.

— Поднимите!

Солдаты поставили Окотала на ноги. Марк подошел и посмотрел ему в лицо. Одетый в европейскую рубашку и шорты индеец держался спокойно и прямо — глаза не выдавали ни страха, ни ненависти. Этими несчастными таваха, подумал Хаузер, руководит неестественное чувство долга и чести. Марку не нравились такие люди. Совершенно негибкие — на них невозможно положиться. Вот и Макс был из таких.

— Ну что ж, дон Орландо, — начал он с насмешливой ухмылкой, — имеете что-нибудь сказать?

Индеец посмотрел на него немигающим взглядом. Хаузер достал перочинный нож.

— Свяжите его как следует.

Солдаты набросились на жертву, завели за спину руки, стянули в лодыжках ноги.

Хаузер открыл лезвие и с неприятным звуком «жиг-жиг» поточил острие о куртку. Попробовал о большой палец, улыбнулся и, шагнув к Окоталу, сделал длинный надрез сквозь рубашку на груди. Рана была неглубокой, но зеленая ткань рубашки немедленно почернела от крови.

Индеец не шелохнулся.

Хаузер сделал новые надрезы: на плечах, на руках и на спине. И снова Окотал никак не показал, что ему больно. Подобной стойкости Марк не видел с тех самых пор, когда присутствовал на допросах пленных вьетконговцев.

— Пусть кровь немного потечет.

Солдаты ждали. Рубашка все больше темнела. Где-то в чаще закричала птица.

— Бросайте!

Трое солдат толкнули индейца, и он опрокинулся за борт. Вслед за всплеском последовало несколько секунд тишины, а затем на поверхности возник водоворот. Сначала медленный, он становился все быстрее, так что вся заводь вскипела. В коричневой мути, словно блестящие монетки, мелькали серебристые спины. А затем все закрыло красное облако. На поверхность стали выскакивать обрывки зеленой ткани и куски розовой плоти, которые тут же исчезали в ненасытных пастях.

Вода кипела добрых пять минут, а затем успокоилась. Хаузер остался доволен. Он повернулся к Филиппу посмотреть, какова его реакция. И был удовлетворен.

Вполне.

29

Три дня отряд продолжал плыть сквозь самое сердце болота и все глубже забирался в переплетающуюся сеть проток. Путешественники ночевали на покрытых грязью островках, которые едва возвышались над уровнем воды, и, поскольку Чори не мог добыть дичь, варили на мокрых, чадящих сучьях рис и бобы. Несмотря на непрекращающийся дождь, вода понижалась и обнажала поваленные в болото деревья, которые, чтобы удалось двигаться дальше, приходилось рубить. И куда бы они ни плыли, за лодками следовали тучи злобно гудящих черных мух.

— Вот теперь мне кажется, что я способна закурить, — пожаловалась Сэлли. — Уж лучше умереть от рака, чем такое терпеть.

Дон Альфонсо торжествующе улыбнулся и достал из кармана трубку.