Кодекс бесчестия. Неженский роман

Как рассказывала потом Лида Александрову, она плохо помнила, как позволила этим двоим запихнуть ее в машину «скорой помощи». Помнила только, как отчаянно кричала Маша, бежавшая за ними до калитки: «Не забирайте маму в больницу! Вы не в Кунцевскую ее везете, я вам не верю! Вы изверги оба!»

На следующий день в обед Чернявин сидел в кабинете заведующей девятым отделением острых психиатрических заболеваний и судебно-медицинской экспертизы больницы Кащенко с выражением страдания на лице. Завотделения, стерва лет сорока пяти, внимательно его слушала. На столе у нее громоздились коробки шоколадных наборов.

Лида лежала во второй, так называемой «надзорной палате», на десять мест. Ее койка с панцирной сеткой стояла посреди комнаты. Стеклянную дверь в палату закрывать было запрещено, выключать свет на ночь – тоже. Пациентам «надзорных палат» не разрешали пользоваться телефонами, личные вещи, включая расчески, отбирали, а зубные щетки выдавали только по команде и забирали снова. В палате пахло мочой, потом и безумием. По комнате бродили нечесаные женщины, чей возраст не поддавался определению. Шаркая тапками, они выходили в коридор, откуда доносилась смесь запахов сортира, карболки, хлорки и борща. Чернявину не позволили подойти к палате, но разрешили посмотреть на длинный, тянущийся вдоль отделения коридор. Он остался доволен увиденным. Завотделением, бряцая ключами, вывела его сначала за первую, потом за вторую железную дверь, и они снова уселись в ее кабинете.

– Врач «скорой» и наш приемный покой поставили «острый психоз на фоне запущенной депрессии». Вообще не понимаю, как можно такое написать. Ладно, разберемся. Понятно, что случай тяжелый. Билась, кричала, врачу «скорой» оказывала сопротивление… Вы правильно сделали, что не поехали в Кунцевскую. Условия у нас, конечно, аховые, но с острой психиатрией мы имеем дело каждый день. Ведь что главное? Главное – это правильный диагноз. Вы согласны? Если вы говорите, что депрессии, срывы, подобные вчерашнему, были постоянно, почему вы не обращались в ПНД?

– Она сопротивлялась. Я давно говорил, что надо лечиться. Диагноз – это действительно главное. Как же без диагноза лечить? Психиатрия – дело тонкое. Вы понаблюдайте ее подольше, чтоб уж с диагнозом не ошибиться. У нас вообще обстоятельства крайне сложные, вы должны о них знать.

– Конечно, я должна все знать о своем пациенте.

– Она неоднократно покушалась на мою жизнь. Пыталась отравить. Пару недель назад пырнула ножом. Я боюсь за девочек.

– Ножом пырнуть? Вы мне… правду говорите?

– Готов бумаги принести, которые в суде рассматриваются, я иск подал. Свидетели есть. Рука не поднялась уголовку на мать собственных детей заводить. И потом, я не хочу развода. Это моя жена, значит – мой крест. Я не брошу ее. Подлечите, и пусть живет у матери, пусть время от времени встречается с дочерьми, но под моим наблюдением. Боюсь за них. Тут не знаешь, чего опасаться. Непредсказуемо… Больной человек.

– Первую неделю посещения запрещены. Потом – в зависимости от динамики. Если не будет обострений, буду разрешать один звонок родственникам в день. Запишите мне ваши телефоны, чтобы сестры могли проверить, что она звонит именно родным. Больные, знаете, могут и в полицию позвонить, и в МЧС… – Стерва аккуратно подвигала на столе коробки шоколадных конфет, прикрыв ими конверт, неизвестно откуда оказавшийся на ее столе. – Все, Юрий Сергеевич, меня больные ждут. Сами видели, отделение переполнено, семьдесят человек. А я одна. Приходите в следующий приемный день.

«Так, время есть, по крайней мере, до середины февраля. Пусть они теперь думают, как на опережение сыграть, а мне уже торопиться некуда. Мы с этой бабой друг друга поняли, без диагноза она Лидку не выпустит, а с диагнозом все пойдет проще. А может, даже и с ограничением прав не возиться, больно муторно. Можно просто в больнице подольше подержать, пока сам собой не решится вопрос, где будет учиться эта дрянь Машка. У Лидки за это время крыша отъедет окончательно, потому что не сойти там с ума просто невозможно. Ну, полгодика капельниц – и в семье будет покой…»

– Константин Алексеевич… Это Маша Чернявина… Вы в банке? Нет? А когда будете? Мне надо вас увидеть.

– Маша? Что случилось?

– Вы когда в банке будете?

– Через час, а что случилось?

– Я так и думала. У вас телефон был выключен, вы, значит, на встрече или совещании были. У вас этот номер высветился? Вы поняли, это тот мобильный, который вы маме тогда дали.

Маша тараторила без остановки. Александров не перебивал, понимая, что ничего путного он по телефону от нее не добьется.

– Константин Алексеевич! Я вас буду у банка ждать. Наберите меня, как подъедете, вот на этот номер, да? Я в «Кофемании» посижу пока. Знаете «Кофеманию» напротив вашего банка?

– Маша, можешь сказать, что случилось?

– Мама в больнице.

– Что с ней?!

– Да это отец ее туда запихнул, я вам все расскажу, когда приедете. Вас не ломает в «Кофеманию» зайти, или мне у крыльца вас подождать?

– Не стой на морозе. Закажи себе кофе, поесть что-нибудь. Я приеду к тебе через полчаса, пробок нет.