Кодекс

— Знаешь, почему игра называется «Момус»? — спросил он прежним, спокойным и тихим голосом. Они стояли лицом к лицу. Задержать его силой Артист не мог — Эдвард был выше его на фут, если не больше. — Есть место с таким граффити на стене — МОМУС. Никто не знает, кто это написал и зачем. Но вообще-то Момус был греческий бог, на целое поколение старше Зевса и его детей. Его матерью была Никс, то есть Ночь, а отцом — Эребус, воплощение тьмы Гадеса, подземного царства.

Момус — единственный из греческих богов, посмевший критиковать сотворенную вселенную. Он даже предлагал кое-что улучшить. Полагал, что быки должны носить рога на плечах, а не на голове, чтобы лучше видеть, на что набрасываться. Замечал Афродите, богине красоты, что сандалии у нее со скрипом. Говорил, что людям на груди следует делать дверцы, чтобы открывать их и смотреть, что те чувствуют на самом деле.

Другим богам в конце концов надоело его нытье. Они собрались и скинули его с Олимпа. Не знаю, что с ним стало потом, но в этом, пожалуй, заложен урок, Эдвард. Может, этот мир и несовершенен, но если ты постоянно будешь искать чего-то лучшего, то в итоге тебе будет еще хуже. А насчет кодекса извини. Я правда не могу тебе сказать, где он. Я и так сказал слишком много.

— Но почему? — спросил Эдвард для маскировки, не желая себя выдавать. Мысленно он уже был за дверью. Теперь он и сам знал, где кодекс.

— Потому что ты скажешь герцогине, я знаю. — Детское личико Артиста стало серьезным, в голосе появилась тревога. — А этого я не могу позволить. Николас, приехавший тебе на замену, прав, хотя и руководствуется неправильными мотивами. Герцогине гораздо лучше без кодекса. Если она найдет кодекс, то попытается использовать его против герцога, а герцог этого не потерпит. Все, что она может сделать, ничто по сравнению с тем, что он сделает с ней. Он способен причинить ей зло, Эдвард.

— Не смеши меня, — отрезал Эдвард, чувствуя себя единственным голосом разума, оставшимся на земле. Надо выметаться отсюда, пока голова не лопнула. Он спрятал диск в карман рубашки, почти совсем не слушая собеседника. — В этом нет никакого смысла. Ну что герцог может сделать? Он инвалид и сейчас тоже лежит в какой-то лондонской клинике. А она в Уэймарше. Он ничего ей не сделает, пока она там.

Он решительно двинулся к двери, лавируя среди мусора на ковре.

— Спасибо, что помог мне с игрой, — добавил он, чтобы не показаться неблагодарным, и кое-как протиснулся мимо Артиста.

— Ты не прав, — сказал тот, уступая дорогу. — Очнись, Эдвард. Работа в семье Уэнтов меня кое-чему научила. Я прошел через все это раньше тебя. Я нашел книгу и умолчал об этом и тебе советую то же самое. Забудь о герцогине. Это не игра, Эдвард, это реальная жизнь. Займись опять своим делом.

Эдвард не оглянулся. Недоставало еще, чтобы субъект, смахивающий на хоббита, читал ему лекции о реальной жизни. Он сошел с первого марша лестницы и понесся вниз, набирая скорость, хватаясь за перила на поворотах. Артист вышел за ним на площадку и крикнул в пролет:

— Я тоже любил ее, Эдвард! — Эхо гулко раскатывалось в мраморном колодце. — Работа — это проклятие, наложенное на нас Богом! Помни об этом, Эдвард! Не пытайся от этого убежать!

Но Эдвард уже бежал по тротуару.

20

В такси он послал на автоответчик Маргарет еще одно донкихотское сообщение, постаравшись передать всю чрезвычайность создавшейся ситуации. Он не был в доме Уэнтов две недели. За это время прежнего швейцара сменил новый, облаченный в ту же самую поношенную униформу. Интересно, куда делся старый? Новый был крепкий малый, с гладкой розовой физиономией и белобрысыми, редкими, как у бухгалтера, волосами. В отличие от предшественника по-английски он говорил отлично. Однако фамилия Эдварда, к его удивлению, все еще числилась в списке Уэнтов. Еще больше он удивился, увидев там фамилию Маргарет — вероятно, это герцогиня внесла ее.

Она была там, в темном вестибюле, как будто это он, прочитав ее имя на дощечке швейцара, вызвал ее к жизни. Она ждала его, сидя в потрескавшемся кожаном кресле, холодная и бесстрастная, словно каменная нимфа. При виде Эдварда она встала. На плече у нее, как всегда, висела большая сумка-портфель. Он почему-то ожидал увидеть ее такой же, как после их неудачной поездки — с темными кругами под глазами от бессонных ночей, с немытыми волосами, тень прежней Маргарет, — но она выглядела точно так же, как в их первую встречу: скромные, почти старомодные юбка и кардиган, стрижка на уровне подбородка. То же безразличие на бледном овальном лице, та же безупречно прямая спина.