Коэффициент магии

— Что ж, я хорошо понимаю твою задумку и хорошо знаю, что окружающие будут сомневаться в ней. Просто из своего опыта. Мой дар очень редок; когда я описываю его, многие думают, что я вижу что-то типа фантазийных снов, сродни интуиции. Они не осознают, что я действительно вижу прошлое — просто в слегка преобразованном виде.

— To есть, ты и есть моя машина времени?

Мне понравилось, как прозвучало слово "моя". Очень вкусно прозвучало. Но я постаралась не зацикливаться на этом.

— Да. Похоже… Так на какой ты стадии исследований?

— На стадии сборки и тестирования отдельных теорий и способов.

Мы немного помолчали, но я не выдержала и задала мучающий меня вопрос:

— Скажи… Ты пытаешься действительно сделать механизм, способный менять… события в прошлом?

— Твой отец спросил о том же. И с теми же эмоциями — страх и тайная надежда, даже больше — мечта.

— Ты стал эмпатом?

— Я всегда был эмпатом — на не-магическом уровне. И я понимаю, о чем вы спрашиваете. Есть ли шанс вот сейчас, из будущего, изменить прошлое вашей семьи? Спасти твоего брата? Или мою жену? — голос Максима звучал все глуше, — Я много думал об этом. И знаешь, что понял? Что не стал бы ничего менять. Не потому, что не хочу, но потому, что я только потом узнал бы, от чего на самом деле нас уберегли высшие силы. Ведь, вполне возможно, меня попытались бы тогда остановить не смертью Али, а за счет Никиты. А в твоем случае… Влада, я знаю, произошло страшное, и ты, наверняка испытываешь чувство вины до сих пор — я вот его испытываю — но просто представь, не было ли произошедшее самым… оптимальным развитием событий? Не только для тебя, для всех? Вдруг этот мир взял бы в качестве платы не жизнь маленького мальчика, а твою и твоих родителей

— и Комитет бы не существовал в таком виде, вы бы не боролись против беспредела и оказались уничтожены миллионы?

— Тебе, похоже, хорошо промыли мозги, — буркнула я недовольно и зло.

— Нет, это мои собственные выводы. Конечно, я относился к сообществу довольно предвзято, но я никогда не отрицал его… скажем так, сохраняющую роль.

Я кивнула, принимая его аргументы, но промолчала. Мной владели смешанные чувства и я пока не готова была однозначно согласиться или нет с Максимом. Тем более, что это походило бы на дележ шкуры неубитого медведя.

Машина ведь еще не была готова.

Мы, наконец, свернули с кольца и поехали в сторону моего дома.

— Пообедаем завтра? — спросил он неожиданно.

— Ммм… по делу? Или это… просто так?

— А имеет значение?

— Для согласия — нет. Для понимания — имеет, — я не собиралась делать вид, что мне плевать. Но и лезть на баррикады не хотелось.

— Просто так.

— Пообедаем.

Максим вдруг улыбнулся:

— Вот странно. Мы знаем друг о друге гораздо больше, чем раньше, а ведем себя гораздо осторожнее.

— Ничего странного. Вспомни теорию "попутчиков в поезде".

— С чужим человеком чувствуешь себя проще и свободнее?

— Да. Потому что его неприятие тебя или твоих историй не сделает тебе больно.

Мужчина вздрогнул:

— Я ведь обидел тебя, Влада?

— Я тоже обидела тебя, Макс. Но теперь мир?

Он затормозил перед моим подъездом, вышел и открыл мне дверь машины:

— Мир. Но это не единственное, что я хочу.

— А что же ты хочешь еще? — я вылезла, встала перед ним и прямо посмотрела в его глаза. В его синих радужках что-то вспыхнуло и тут же погасло.

Мужчина лишь отрицательно покачал головой, не желая отвечать:

— Пока я рад, что мы на одной стороне. А теперь иди — осталось совсем немного времени до того момента, как мы снова "будем играть свои роли".

Я хмыкнула, двинулась в сторону подъезда и будто невзначай провела рукой по его раскрытой ладони. Мне понравилось, как она дернулась.

— До завтра, Макс.

— До завтра, Влада.

Глава 5

Высокая черноволосая женщина стояла на холме.

Была глубокая ночь, но не из тех, что черны, как подземелье, куда никогда не проникает свет. Эта ночь была освещена и священна: тонкий серп луны, только проявившийся на небосклоне. Несколько звезд, из тех, что становятся видны первыми. Серебряная дорожка в небольшом озере, лежащем как раз под холмом.

Женщина была не молода и не стара, но, безусловно, красива. Белоснежная кожа сияла даже в темноте; у нее были большие глаза и пухлые, непрестанно шевелившиеся губы. Ее тонкие пальцы были грязны; под ногтями забилась земля. И она перетирала эту землю, раз за разом вглядываясь в комки, падавшие ей на ладони. Потом бросала ненужную горсть и зачерпывала новую. Всматривалась в ладонь, то хмурилась, то улыбалась, видя то, что неведомо другим.

Волосы растрепались вокруг серого капюшона, прикрывающего голову. Тело чуть вздрагивало в такт ее действиям, а в прорези накидки качались лунницы, висящие на шее каждый на своем кожаном шнурке.

Женщина была похожа, одновременно, и на сумасшедшую и на богиню; но не являлась ни той, ни другой. Ведунья, наместница, и связующее звено с богами — ее лик был так же многогранен, как и сами боги, а дела такие же разные как у них. Ее любили и не любили, боялись, ненавидели, поклонялись, игнорировали — как и их.