Кофе на утреннем небе

– Слушай, может он напьётся и отвалится сам, как комар.

– Ладно, давай завтра что-нибудь придумаем.

Бабушку я всё же опередил, у неё было настроение, а это уже означало, что после ужина можно будет посмотреть телик. Я неоднократно подходил к зеркалу, чтобы посмотреть на своего нового постояльца, который снял номер у меня под мышкой, в котором всё включено, из кожи торчала его маленькая задница с ножками. Уже лёжа в кровати, я всё думал о клеще и никак не мог заснуть, надеясь что к утру он съедет.

Рано утром я проснулся от свиста Володи, я выглянул в окно – маленький человек махал мне рукой, зазывая на улицу. Я тут же вспомнил про клеща и заглянул под мышку: его жопа так и торчала и как будто немного увеличилась. Страха не было, только любопытство, я быстренько оделся и выскользнул на улицу мимо кухни, где колдовала над кастрюльками милая спина бабуси.

– Ну что, клещ отвалился? Покажь!

– Вроде больше стал даже, во уцепился кровосос.

– Пойдём пацанам покажем.

– Сейчас, только бабушку предупрежу.

Ненадолго забыв о его существовании, мы побежали во двор к Толику, где обычно собиралась весёлая компания пацанов и девочек. Он также был заброшен сюда родителями из города, но с бабкой ему повезло, здесь ситуация достигала другой крайности, когда от заботливости начинало тошнить и поднималась температура.

На следующий день, стоя у зеркала, я долго боялся поднять руку, под которой жил клещ. Наконец, решился и заметил, что клещ явно увеличился в размерах. Тому, словно мальцу, что рос не по дням, а по часам, можно было покупать уже XL вместо вчерашней М-ки, а на свесившиеся лапы – 40-й размер обуви. Сколько же может сосать клещ, сколько ему нужно, чтобы насытиться? Вспоминая, как бабушка называла клещами политиков и чиновников, паразитирующих на теле общества, и что они до самой смерти будут этим заниматься, только до чьей смерти, было непонятно. Мне умирать не хотелось, но страх, что придётся выложить рассказ о своём преступлении, был ещё сильнее страха смерти. Я решил ждать, что всё само собой как-нибудь разрешиться. Иногда это помогало, а может, так только кажется, а на самом деле ты привыкаешь к какому-нибудь неудобству, как к бородавке на руке или в данном случае – к родинке с лапками под мышкой.

Вечером Володя звал на улицу, но что-то настроения не было или у меня поднялась температура. Мысль о смерти была всё настойчивей, как старый скотч, она плелась за мной повсюду: выходил ли я из дома, из кухни, из туалета, из себя, однако страх по-прежнему был сильнее и проворнее. Я продолжал наблюдать внутри себя борьбу двух страхов: страха смерти и страха наказания.

Утром я снова проснулся под свист Володьки, бабушка сказала ему, что я болен и прогнала его, чтобы он не мешал мне спать. Я лежал бледный и грустный, надежда голодной крысой грызла мой мозг. Бабушка как-то смягчилась, но это мне уже не помогало, я пытался смотреть телевизор (так делал папа, когда у него не было настроения, он говорил, что если у тебя проблемы, то главное – найти пульт), но все программы почему-то решили показать фильмы про насекомых или про вампиров. То и дело я заглядывал себе под мышку, где у меня у самого жило такое.

Через три дня бабушка сказала Володе, что меня увезли в больницу (сил на то, чтобы его ругать за предсмертное молчание у неё не было, она осунулась и напоминала развалину древнего мира).

Дети умирают без любви.

Некоторое время Томас пребывал в задумчивости, затем пальцы его зачесались и, одухотворённые новой идеей, не дожидаясь, пока включится голова, начали что-то набирать в ответ:

Я и сам не знал точно, что я подразумевал, но уж точно не любовь, скорее одиночество, которое вытягивало из меня вены, высасывала из меня кровь. Одиночество вдвоём.

«Она укусила его.

Он не чувствовал боли.

Он не чувствовал яда.

Он был влюблён,

смотрел отрешённо на деревья,

которые волновались в небе,

он знал,

что они умирают стоя,

сам же хотел бы сделать это как можно лёжа,

в экстазе, в ней,

да, умереть в ней,

это было бы выше всяких могил».

И подписал:

«Спасибо, старик, не ожидал от тебя такого. Тебе пора выпускать самого себя».

* * *

Когда Алиса скучала, она твёрдо была уверена, что это означало лишь одно – он тоже сохнет по ней. Часто это подтверждалось сообщениями. Ей нравились его длинные нелепые письма, что может написать только самый последний влюблённый придурок, который потерял календарь, забыл, когда у него день рождения, да что там день, забыл год.

«Ты в одном углу мира, я в другом углу дивана, у нас были разные книги, но одни мысли. У тебя во рту шариковая ручка, иногда ты смеёшься, и на твоих щеках появляются ямочки, в которые тут же хочется засадить поцелуи, и я в задумчивости. Мы вдвоём сидим дома, дома тоже бывает скучно, ты даже зевнула, как выброшенная на берег рыбёшка, я заразился и протянул руку, чтобы найти твой второй размер, полагаю, он соответствует размеру моего мозга в возбуждённом состоянии. Ты для меня так близко, так же как недосягаема для самой себя. Полдивана от гениального до простого».