Отчего-то имя это отозвалось в моем сознании странным эхом. Голову на мгновение сладко повело – закат, полумрак и Лайзо, склонившийся надо мною. Словно воскресли первые впечатления от встречи с этим ошеломляюще прекрасным человеком. Отчего-то мне страстно, отчаянно захотелось увидеть его прямо сейчас, сию секунду… Я крепко, до боли, зажмурилась.
– Виржиния? – В голосе Эллиса низким струнным перебором зазвенело беспокойство.
– Дурно стало. Нынче душно, – медленно выдохнула я сквозь зубы и улыбнулась. Что это за странные приступы? Незнакомое чувство, жгучее и мучительное. И совершенно неуместное. Я ведь графиня, леди и… и… Впрочем, довольно думать об этом. – Нет, мистер Маноле в ближайшее время не нужен мне совершенно. Я собираюсь бывать только здесь, в особняке на Спэрроу-плейс, и в кофейне. А почему вы спрашиваете, Эллис?
– Хочу позаимствовать его, – коротко и цинично ответил детектив. – Лишние глаза, уши и ноги мне не помешают. Лайзо очень и очень неплох в слежке, а я не могу приглядывать круглые сутки за нашим художником. Так я одолжу Лайзо у вас?
– Забирайте, конечно. Он не относится… – «к предметам первейшей необходимости», – хотела сказать я, но прикусила язычок. – Повторю, в его услугах я пока не нуждаюсь.
– Вот и славно… О, Магда, какой запах великолепный! Там ведь грибы, да? – оживился Эллис с появлением служанки. Я невольно улыбнулась.
Эллис был неисправим.
Мне снова тринадцать лет. Голенастый подросток, нескладный; лицо диковатое, глаза злые и испуганные. С отцом и матерью мне приходится быть маленькой леди и прятаться за кружевами-оборками-лентами, но не сейчас.
Рядом только бабушка.
Она стоит, облокотившись на перила веранды, и смотрит в небо – синее-синее, с припудренное золотой и розовой пыльцой по западному краю; восточный же черен и сумрачен. В леди Милдред прекрасно все – и точеный профиль, и локон цвета корицы над линией лба, и складки старомодного платья, а я немного завидую ей.
Прекрасная и сильная. Она справится со всем, что пошлет ей судьба.
Бабушка ловит мой взгляд и улыбается. Вместо глаз у нее отчего-то темное туманное пятно, но меня это не беспокоит.
– Не спеши, Гинни. Всему свой срок. Со временем и твой характер закалится, как стальной прут, а красота расцветет, как лилия. Ведь ты тоже из рода Валтеров, а у нас от века не было слабых женщин.
– А мой срок все никак не настанет… – недовольно кручусь у перил, а потом – была не была! – смело усаживаюсь на широкую каменную полосу, крепко держась рукой за крюк для фонаря на стене. Бабушка одобрительно кивает. – Долго ждать. Не хочу. Хочу быть сейчас – как ты. Чтобы все восхищались. И, как этот, ну… сэр Иствин.
– А что сэр Иствин? – бабушка смеется.
– Целовали руки и кланялись, – объясняю я еле слышным шепотом и пунцовею от смущения. Тонко начинает звенеть предупреждение-напоминание: Гинни-Гинни, это сон, только сон, – и призрачный силуэт склоняется над моей рукою. Я зажмуриваюсь на мгновение и теряюсь между прошлым и будущим; уже когда-то давно отзвучал этот разговор, но тогда он закончился по-другому.