Кофемолка

— Потому что Ки добавляла туда деньги. Пока… ну, пока ты не пригласил ее сюда посмотреть на кафе. И она увидела, что я устроила в нем выставку. Можешь догадаться, что за этим последовало.

— Но почему?

— Почему она давала нам деньги или почему перестала?

— И то и другое.

— У нее своя логика.

Я вспомнил вечер ужина с Ки. «Расскажи мне про беззаботную жизнь». Как моя жена внезапно не смогла подыграть моей болтовне о нашей «небольшой инвестиции». Сколько же ей потребовалось усилий, чтобы не уронить маску… и после этого выставка. Закрытая дверь и открытые краны. Серое лицо Нины, выходящей из ванной.

— То есть…

— То есть — это все. У нас ничего нет. Даже квартиры. Одна половина принадлежит теперь маме. Другую ты так умно перезаложил. И кстати, поздравляю, я сверилась с «Америмортом»: наша ипотека будет стоить двенадцать процентов в год начиная с 2008-го. Мы не сможем даже покрыть ежемесячные платежи. Только Ки сможет. И покроет.

— Я не понимаю, — пробормотал я. — Я не понимаю. Я не… Подожди. Все наше… дело… вся эта независимость, настоящий труд, лучше-быть-волом. Это все… — ко мне вернулась способность составлять фразы, — продолжалось, пока твоя мать позволяла этому продолжаться?

— Более-менее, — сказала Нина голосом маленькой девочки.

Пашмина за 650 долларов молча издевалась надо мной — на самом деле 702,85 с налогом. Я отпихнул ее прочь, с третьей попытки.

— Ну, это уже нуарное кино какое-то.

— Я не хотела ничего от тебя скрывать. Я все думала, мы рано или поздно заработаем денег, я расплачусь с ней, и тема будет закрыта.

На этом наконец-то, в первый раз за черт знает сколько времени, меня охватила настоящая ярость, вытрясая потоки брани из моего рта.

— Как ты могла не сказать мне? Как? Какого хрена? Какого черта ты думала, что… Что ты, на х… что ты тут пыталась провернуть? Какого… — я упал на кровать рядом с Ниной, схватившись за голову. — Твою мать!

— На себя посмотри! — заорала Нина, вскакивая в тот момент, когда я падал. — Ты когда-нибудь вообще интересовался, откуда у нас деньги? Ты хотел это знать? Ты действительно думал, что мы живем на две штуки в месяц последние полтора года? Мы оба? С кварплатой? Едой? Вином? Такси? Моими рамами и принтами? Твоими идиотскими первыми изданиями? Серьезно? Господи, Марк! Ты думаешь, что ты выше денег, так ведь? Такая творческая личность. Сидишь дома и судишь работу других людей. Или нет, нет, даже не так. Ты думаешь, что деньги не существуют, что это массовая галлюцинация. Что ты можешь решить, сколько у тебя денег, или какая-то хрень в этом роде. И знаешь, на время я заразилась от тебя этой мыслью. Я закрыла глаза и подумала: деньги — иллюзия, деньги — иллюзия. И к чему это привело? Теперь они действительно иллюзия.

— Так теперь это моя вина? — Я снова поднялся и сделал шаг в сторону Нины, моргая и часто дыша. Нина взвизгнула и попятилась. Кацуко зашипела.

— Не подходи ко мне.

— Ой, перестань. Теперь ты избитая жена. Что-нибудь получше придумай.

— Тогда не нависай так надо мной.

Я отступил назад. У меня кружилась голова.

— Скажи мне, — спросил я. — Сколько у нас сейчас есть денег? Десять тысяч?

— Меньше, — сказала Нина.

— Насколько меньше?

— Меньше.

Мне больше нечего было сказать. Как назло, именно в этот момент я понял, что начал воспринимать деньги на почти мистическом уровне. Я не могу даже близко описать это откровение словами, но наше падение внезапно обрело структуру, симметрию, красоту. Когда у нас были деньги, сам факт их наличия позволял нам делать больше денег — проценты, дивиденды и т. д. По той же логике, начав терять, человек обречен потерять все. Посредством ярчайшего синестетического припадка, какого со мной не случалось со школьных лет, эта мысль явилась ко мне с иллюстрацией: две пирамиды, нижняя перевернута, их подошвы соприкасаются, образуя ромб. Верхняя пирамида — доход, нижняя — расход. Направившись вверх, путник не может просто соскользнуть обратно к нулю — линии, где пирамиды встречаются. Нет, падая, падаешь до дна.

Я бережно поднял пашмину, стряхнул с нее клубок пыли и направился к двери.

— Неплохая идея, — тихо сказала Нина. — Посмотри, не возьмут ли они назад еще и пару моих сумочек.

Мы оба попытались улыбнуться.

— Что ж, по крайней мере, ты наконец все рассказала, — сказал я. — Полегчало?

— О да. Ярче светят птички. Громче поет солнышко.

— И в остальном… без обид?

— О чем ты?

— Сама знаешь. Карина, — я пожал плечами, задержавшись на выходе, — Иволгин и так далее.

Нина посмотрела на меня. Ее брови изогнулись полумесяцами над покрасневшими глазами.

— Что произошло с Кариной?