Когда боги глухи

Очень любил Хемингуэя, Фолкнера, Вулфа. Отзывался восторженно о Стейнбеке, Бунине. Петя пробовал читать то, что предлагал ему Андрей, но от Фолкнера его тянуло в сон, он так и не одолел его «Деревушку», рассказы Хемингуэя были ему совершенно непонятны, а Бунин навевал такую зеленую тоску, что он на пятнадцатой странице закрыл книгу и с облегчением вернулся к своим испытанным детективам. Тут все тебя держит в напряжении, до конца не знаешь, кто убил. Читаешь, наслаждаешься, а в книгах, которые давал ему Андрей, иногда никакого сюжета не было – наворочено такого всякого, что голова пухнет, а удовольствия ни на грош. Андрей утверждал, что эти произведения заставляют задумываться о смысле жизни, а когда Петя спросил его, в чем же смысл жизни… так и не сумел ответить, сославшись, что на этот вопрос величайшие философы всех времен не сумели дать точный и ясный ответ. Андрей читал и древних философов, но Пете их книги не предлагал, знал, что тот и страницы не одолеет.

Петя Викторов ниже Андрея почти на голову, он светловолос, широколиц, большерот, ресницы у него редкие и рыжие, а глаза маленькие, водянисто-голубые. Дружат они с пятого класса и, что самое удивительное, никогда не ссорятся. Надо сказать, Андрей не корчит из себя большого умника, не кичится своей эрудицией, а самое главное – ценит Петю как художника. Ему нравятся эскизы, наброски к картине, которую Петя должен закончить через полгода. И еще одно – Казаков не навязывает Пете своих убеждений.

Петя побывал с другом в Андреевке, был на рыбалке на озере Белом, где на пленэре сделал много акварелей и зарисовок, и Андрей, в свою очередь, несколько раз приезжал в поселок художников – это не так уж далеко от Андреевки. Петин отец написал два портрета Андрея. Пете они не очень понравились, он загорелся сам написать приятеля, но тот решительно отказался, не объяснив почему.

… Незнакомка остановилась на автобусной остановке, они прижались к обшарпанной желтоватой колонне Гостиного двора, мимо шли и шли прохожие. Иногда они загораживали девушку. Она стояла чуть на отшибе, ступив на край проезжей части. Из сумки на плече торчала розовая ручка складного зонтика. Пучок на голове, оттопырившись у тонкой длинной шеи, концом своим доставал до узких плеч. Девочка не вертела головой, не высматривала нервно автобус, как другие, просто стояла и задумчиво смотрела продолговатыми глазами на проезжающие по Садовой машины и трамваи.

Четырнадцатый с шипением подкатил к остановке, распахнулись двери, ожидающие, пропустив выходящих, торопливо вскакивали в обе двери. Девочка вошла последней. Прощально качнулся конский хвост, блеснула черная заколка. Автобус, выждав немного, плавно влился в поток машин. На другой стороне улицы в широком окне комиссионного магазина ярко вспыхнула большая бронзово-хрустальная люстра. Наверное, продавец включил для демонстрации покупателю.

Петя улыбнулся, раскрыл большой альбом, с которым никогда не расставался, вырвал оттуда лист и протянул Андрею. На нем была изображена только что уехавшая девушка. Она стояла к ним в профиль, жгут волос причудливо изгибался, узкий глаз, опушенный длинными ресницами, смотрел вдаль, губы тронула легкая презрительная улыбка. Очертания фигуры набросаны небрежными штрихами, однако резиновые сапожки на длинных ногах тщательно выписаны.

– Я не видел, как она улыбается, – внимательно разглядывая рисунок, сказал Андрей.

– Нравится? Можешь взять.

– Ее улыбка…

– До улыбки Джоконды ей далеко, – рассмеялся приятель. – Улыбка Джоконды уже сколько веков – тайна!

Андрей аккуратно свернул рисунок в трубку и засунул в свою сумку.

– Ты – художник, – помолчав, сказал он. – Только вот что я тебе скажу: она умнее, чем ты думаешь.

– Это ты по ее прыжкам в воду определил? – насмешливо посмотрел на него приятель. – Ты ведь с ней не разговаривал? Может, откроет рот и такую понесет чушь…

– Это ты сейчас чушь несешь, – оборвал Андрей.

– Можно подумать, ты ее хорошо знаешь!

– Я знаю, – улыбнулся Андрей. – Уверен, что ей эти блоковские стихи понравятся:

Ты из шепота слов родилась,
В вечереющий сад забралась
И осыпала вишневый цвет,
Прозвенел твой весенний привет.
С той поры, что ни ночь, что ни день,
Надо мной твоя легкая тень…

Приятель уставился на него, почесал бледную вмятину на переносице и сказал:

– Андрюха, никак ты втрескался в нее?

– «Втрескался»… – поморщился приятель. – Петя, ты совсем не романтик! Вспомни, Дон-Кихот поклонялся Дульсинее Тобосской, которую никогда не видел, а Петрарка всю жизнь слагал сонеты Лауре, с которой и словом не обмолвился.

– Я знаю, почему ты не хочешь с ней познакомиться, – подумав, проговорил Петя. – Боишься разочароваться. Откроет пасть…

Андрей предостерегающе поднял руку, мол, заткнись, однако потом мягко заметил: