Когда был Ленин мумией

— Я, как и ты, их творение, Ич. Это они мумифицировали мое тело и положили его в саркофаг, они разложили мои органы по канопам и воздвигли пирамиду. И ты хочешь сказать, что они сделали все это, удовлетворяя свою жажду социальной справедливости? Они сделали это из страха — что в противном случае я вернусь из загробного мира и воздам им. Для чего эти бинты? — Хуфу воздел вверх свои кисти. — Чтобы мне было не холодно? Нет, чтобы обездвижить меня. Обычай связывать своих мертвых по рукам и ногам, Ич, так же древен, как сама смерть. Почему мой саркофаг снабжен хитрым замком, который можно отпереть только снаружи? Это тоже сделано от страха: передо мной и потусторонним миром. И сделано еще в цивилизованной форме — все-таки мы египтяне. У других народов умерших обезглавливали, отрубали им головы, ломали шеи, повернув их лицом к земле, приколачивали тело гвоздями к погребальным доскам. Вот что заставляет людей вытворять страх. К чему эти надписи на моем саркофаге, радужно расписывающие прелести потустороннего мира, о котором писавшие не имеют не малейшего представления? Не знаешь. А я знаю. Чтобы задумав вернуться, я прочитал их дешевый пиар — и отказался от своих планов.

— А разве вы не собираетесь возвращаться?

— Собираюсь, Ич. Но чуть позже. Мир нужно подготовить к моему возвращению.

Странно, — слушая фараона вполуха, размышлял Ленин, — чего он со мной так долго цацкается? Зачем столько увещевает, вместо того, чтобы просто — чик, чик! — ликвидировать? Как того болгарина…

Фараон словно проник силой мысли сквозь высокий нахмуренный ленинский лоб.

— Людьми с пятью ах не разбрасываются, — веско произнес Хуфу. — Их мало и каждому в новом царстве уже отведена своя роль. Вот почему ты нужен мне, Ич. Делай свой выбор! И можешь передать вавилонскому магу, что у него больше нет родины.

Глава 21. Трава забвения

Той же ночью взволнованный до предела Ленин решился на самостоятельную вылазку к магу. Надо было сообщить о случившемся и понять, исчерпал ли Табия все свои ресурсы или у него имелся запасной план. Восстановив в уме манипуляции Шайбы возле барельефа, Ильич без труда проник в лаз и довольно быстро одолел ползком узкий проход. За пару метров до камеры он предусмотрительно замер и прокричал в гулкую темноту: «Товарищ Табия! Это я», чтобы маг с перепугу не предпринял к незваному гостю неосмотрительных действий.

Ответа не последовало. И это при том, что от входа камеры тянуло сладковатым ароматным дымком. Была не была, — решил Ильич, прополз последние метры и кубарем вывалился из лаза. Встав с колен, он ошарашенно оглядел помещение. Освещенное тускло чадящей лампой, оно было полно дыма, который широкими лентами плавно перемещался туда-сюда, превращая египетскую погребальную камеру в русскую баньку по-черному.

В углу камеры, привалившись спиной к стене, испещренной корявыми письменами, с закрытыми глазами сидел Таб-Цили-Мардук, сын Набу-аплу-иддина, потомок Син-или. Вид у мага был расхристанный. Из одежды на нем имелся лишь сползший на левое ухо остроконечный колпак. Хитон в звездах, увесистый посох с яблоком и давно нестиранная набедренная повязка валялись рядом в скверно пахнущей зеленоватой луже. Ильич брезгливо повел носом. Маг вздрогнул и приоткрыл один глаз.

— А, это ты, — пробормотал он, с трудом ворочая языком. Не испытывая ни малейшего стеснения от того, что встречает гостя в костюме Адама, Табия потянулся рукой к кальяну, жадно затянулся и опять откинулся назад. Затем разверз уста и нехотя пояснил. — Трава забвения. Помогает общаться с тенями тех, чьи имена стерты вечностью. Тебе не предлагаю. Это для живых. Да и травы у меня мало.

— Товарищ Табия, — начал Ильич, на ходу обдумывая как бы поделикатней, не травмируя и без того расшатанную психику мага, сообщить, что судьба его страны предрешена. — Я пришел сообщить, что ваша родина в опасности. Со дня на день она будет оккупирована интервентами, подвергнется аннексии и контрибуции. Что касается товарища Авраама, то, он, к несчастью…

— Я все знаю, — вяло оборвал его Табия. — Ты как раз прервал мою беседу с Авраамом, ушедшим в мир теней.

И маг опять припал к мундштуку из сильно пожелтевшей слоновой кости. В колбе, стоявшей от него шагах в трех, сердито зашипело и забулькало, словно во вскипевшем самоваре, и она исторгла новый ароматный клуб дыма. Ленин почувствовал, как его повело, замахал руками, разгоняя наваждение.

— Э-э-э, весьма сожалею об утрате вашего горячего сторонника, павшего жертвой зверской расправы фараоновских опричников, — как можно сердечней сказал он. — Но я уверен, что умирая, товарищ Авраам твердо знал: дело, которому он отдал жизнь, не умрет, это дело подхватят за ним десятки, сотни тысяч, миллионы других рук.

Несмотря на проникновенность некролога, Табия не отреагировал. Всегда живые черные зрачки халдея были туманны и устремлены в противоположную стенку с самым отсутствующим выражением. Не дождавшись ответа, Ленин продолжил свои провокационные намеки, стараясь вышибить мага из безразличного состояния: