Когда душа любила душу

Так вышло, что Катю никто не проталкивал. Мало кто способен благословить, не сходя в гроб. Что это — боязнь конкуренции? Клановость? Может быть, дело в том, что песни Кати Яровой очень своеобразны, она ни на кого не похожа, а редакторы, издатели и критики чаще всего предпочитают то, что привычно, именитые же авторы — похожих на них, но более слабых молодых, и не нашлось старика Державина, который не только заметил бы её, но ещё и захотел бы благословить во всеуслышание. Впрочем, это не совсем так: Катю, когда она была ещё студенткой Литературного института, заметила и оценила Юнна Мориц, её уникальный талант отмечали и преподаватели Литинститута. Но расцвет её творчества совпал с перестройкой, когда, как писала мне Катя, «народ стал вплотную заниматься добычей денег и всяческих мат. благ, и интерес к концертам, особенно бардов, почти пропал… Но я считаю, что это временный и совершенно естественный процесс. А я являюсь всего лишь жертвой этого естественного процесса». Может быть, проявилось и типичное отношение многих профессиональных литераторов, не воспринимающих авторскую песню всерьёз. Это омрачило последние годы жизни Высоцкого, несмотря на всенародную любовь к его песням, а присуждение Нобелевской премии по литературе Бобу Дилану и премии «Поэт» Юлию Киму вызвало осуждение и неприятие более активное, чем в случае других спорных решений. И ещё одна — увы, грустная — причина: нет пророков в своём отечестве.

На самом деле как поэту Кате повезло, что она не была с ранних лет членом литературных студий, обществ, кружков поэтов, обсуждавших стихи друг друга, и тем самым избежала влияний и не утратила независимости мышления. Её отклик на происходящее был собственный, не на потребу социальному запросу властей или эстетическим и идеологическим требованиям своей тусовки. Свидетельство тому — неожиданные для всех публичные похороны своих политических песен, которые она устроила в АПН в разгар перестройки. Даже пóзднее поступление в Литературный институт сыграло положительную роль, потому что именно юные, неокрепшие мозги легче поддаются «стрижке под одну гребёнку». Привычка препарировать стихи, вместо того чтобы воспринимать их непосредственно, нутром, мешает автору создавать, а аудитории наслаждаться тем, что не санкционировано «высшими инстанциями» — друзьями-поэтами, руководителем и членами семинара, известными критиками. Катя начала всерьёз писать, будучи вполне зрелым человеком, поэтому, хотя многие её песни раннего периода ещё не достигли мастерства, отличавшего творчество последних лет, они свидетельствуют о зрелости ума и сердца и о нравственной зрелости.

Нет пророков в своём отечестве и в чисто бытовом смысле. Редактор Р. М, которая знала Катю ещё по Москве (она дружила с сестрой Никиты Якубовича, с которым Катя тогда жила), говорила мне, что, хотя она слышала Катины песни в то время, не вполне осознавала её масштаб, потому что «трудно всерьёз воспринимать творчество человека, когда видишь его пробегающим мимо тебя в халатике из ванной». Об этом же говорила Катина подруга Оля Гусинская: «Большое видится на расстоянии»[3]. Она рассказывала нам с Сашей Эйдлиным, который приезжал ко мне в августе 2015 года, чтобы записать на видео разговор с Олей: «Катя писала песни, но это было в порядке вещей. Мы все тогда писали песни». Катина сестра Лена передавала слова их бабушки — пусть бы Катя не писала своих песен, а была бы здорова и счастлива. В отличие от тех, кто давно и близко знал Катю, я сразу увидела её «на расстоянии». Конечно, и для меня было так же важно, чтобы она была здорова, но если бы не её песни, я бы с ней просто никогда не познакомилась. Изначальная точка отсчёта у меня была другая. Для меня Катя Яровая — и человек, и явление.

Моя память о ней вмещает десятки людей, которые появились в моей жизни благодаря ей. Катя для меня существует в непрерывном общении с этими людьми, как при её жизни, так и после. Они — неотъемлемая часть пространства, в котором она жила и пела. По определению М. М. Бахтина, «всякая лирика жива только доверием к возможной хоровой поддержке», она существует «только в тёплой атмосфере, в атмосфере… принципиального звукового неодиночества». Это тем более справедливо по отношению к бардовской песне. Разговор о Кате неотделим от рассказа о тех, кто создавал эту атмосферу вокруг неё. Поскольку я пишу воспоминания, а не биографию или роман, повествование разворачивается в соответствии со временем, которое занимала в моей жизни Катя и всё, что связано с продвижением её творчества. В основном я опираюсь на свои записи и переписку тех лет, но приходится полагаться и на память, которая может порой подвести.

Катя дважды приезжала в Америку, в 1990-м и в 1992-м году, провела здесь в общей сложности полтора года. Именно здесь ей поставили диагноз: первый раз — рак груди, второй раз обнаружили обширные метастазы. Когда химиотерапия не помогла, она уехала в сентябре 92-го года в Новосибирск, где её лечили нетрадиционными методами, но не помогли и они. Двенадцатого декабря её не стало.