Когда дым застилает глаза: провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория

Это продолжалось, пока миссис Адамс, обернутая простыней, не оказалась надежно пристегнутой к каталке. Присутствующие в комнате внимательно следили за процессом, вслушиваясь в голос Криса. Я была благодарна ему за то, что он не выставил меня неумехой. Более того, я даже не чувствовала себя неумехой. Его объяснения заставили меня поверить в то, что я знаю, как нужно действовать. Да я, вне всяких сомнений, всю жизнь была экспертом по вывозу трупов.

Пока мы вывозили миссис Адамс из дома, к нам подошел ее сын. Он был моим ровесником, и его мать была мертва. Он хотел положить цветок на каталку. Я не знала, что сказать, и поэтому пробормотала: «Она, наверное, была потрясающей женщиной. Поверьте мне, я сразу это вижу».

Это, конечно, была ложь. Это был мой первый вызов на дом, и я даже не умела заворачивать тело в простыню, не говоря уже о том, чтобы понимать по атмосфере в комнате, насколько «потрясающим» усопший был при жизни.

«Эм, да, спасибо», – ответил он.

Пока мы с Крисом ехали обратно, а тележка с миссис Адамс дребезжала у нас за спиной, Крис пытался убедить меня в том, что я вовсе не опозорилась.

– Послушай, Кэт, мы приходим к людям в худшие моменты их жизни. Возможно, если бы мы продавали новый дом или машину, они хотели бы иметь с нами дело. Но что они могут от нас получить? Ничего. Мы берем деньги за то, чтобы забрать у них любимого человека. Им хочется этого меньше всего на свете, – сказал он мне. Его слова меня приободрили.

За обычный рабочий день с 08:00 до 17:00 в «Вествинде» можно было сжечь шесть тел (по три в каждой печи).

За неделю – 30 трупов в занятые периоды. Чтобы забрать тело на машине требовалось как минимум 45 минут, а если за умершим нужно было ехать в Сан-Франциско через мост, то гораздо дольше. Тела нужно было забирать постоянно. Крис все время был в отъезде. Как правило, он намеренно вызывался развозить свидетельства о смерти и ездить на почту, только чтобы поменьше видеться с Майком. Я чаще всего оставалась в «Вествинде» и занималась кремацией, так как в большинстве случаев тела можно было забирать поодиночке. Сегодня большинство людей умирает не дома.

Смерть в больнице – относительно новый концепт. В конце XIX века в больнице умирали лишь неимущие и одинокие. Человек того времени в любом случае предпочел бы уйти из жизни в своей постели в окружении семьи и друзей. Даже в начале ХХ в. более 85 % американцев умирали дома.

1930 годы ознаменовались «медикализацией» смерти. Увеличение количества больниц скрыло из вида все неприятные картины, запахи и звуки смерти.

Если раньше рядом с умирающим был представитель духовенства, то теперь его место занял врач.

Медицина имела дело с вопросами жизни и смерти, а не воспевала дифирамбы небесам. Процесс умирания стал гигиеничным и контролируемым работниками больниц. Работа врачей и медсестер не вписывалась в концепцию того, что историк Филипп Арьес называл «тошнотворным спектаклем смерти». Стало не принято «заходить в комнату, пахнущую мочой, потом и гангреной». Больницы превратились в место, где умирающие переносили все тяготы смерти, не оскорбляя при этом чувства живых.

В школе нам сказали, что мы не поступим в колледж, не найдем работу и никогда не добьемся успеха в жизни, если не отработаем положенное количество часов на волонтерской работе. Поэтому летом я записалась волонтером в больницу, расположенную в деловом квартале Гонолулу. Там удостоверились, что я не употребляю наркотики и хорошо учусь, а затем выдали мне омерзительную ярко-желтую футболку поло и именной бейдж. После этого меня попросили отчитаться в волонтерском центре.

Волонтерам было разрешено выбрать два места в больнице, в каждом из которых они поочередно работали по неделе. Меня совершенно не интересовали такие популярные опции, как сувенирный магазин и родильное отделение. Я решила, что воздушные шарики с надписью «Выздоравливай быстрее!» и плачущие младенцы непременно испортят мое лето. Итак, моим первым выбором стала регистратура реанимации. Я представляла себя гламурной медсестрой времен Второй мировой войны, вытирающей пот со лбов лихорадочных больных.

Однако работа в реанимации оказалась вовсе не такой, как я ожидала. К моему удивлению, врачи никогда не просили школьницу, стоящую за стойкой регистрации, ассистировать им в процедурах по спасению жизни. Вместо этого я часами смотрела на то, как ужасно напуганные родственники выходят из зала ожидания, чтобы сходить в уборную или купить чашку кофе, и заходят обратно.