Когда гаснут звезды

Соседи перестали задерживаться, чтобы поговорить на улице. Хэп и Иден даже никогда не запирали свои двери на ночь, но теперь делали это, как и все остальные. Табельное оружие Хэпа, которое он обычно держал запертым в грузовике, регулярно лежало наготове у его кровати, пока мы спали. Чувствовала ли я себя от этого в большей безопасности? Может быть, немного, но поверхность мира изменилась за ночь, изменив форму… и не только для меня. Офис шерифа начал вводить девятичасовой комендантский час для всех, кому не исполнилось восемнадцать. В любом случае, никто не хотел оставаться в деревне после наступления темноты. Те дни, казалось, ушли навсегда, как костры на пляже и метки с фонариками на мысах. Как раз тогда, когда я начала верить, что могу на них положиться.

* * *

В дальнем конце Келли-стрит дом Форда представляет собой выветренную солонку с коричневой черепицей и отдельно стоящей студией художника, оба здания наклонены в сторону мысов и моря. Калеб однажды сказал мне, что он был построен одним из первых основателей деревни, и что один из его потомков жил там с 1859 года, в что нетрудно поверить, глядя на это место. Пока он был жив, Джек Форд никогда не прилагал никаких усилий, чтобы все выглядело красиво, и теперь, столько лет спустя, последствия его пренебрежения все еще видны повсюду: в облупившейся краске на карнизах и черепице, потрепанной двери гаража и дворе, заросшем высокими сорняками и чертополохом. Как будто он все еще здесь, следит за тем, чтобы ничто никогда не росло, не менялось и не улетало от него.

Джек всегда был известен в деревне как чудак. Художник, работавший над огромными полотнами маслом, он редко покидал свою студию. У него было не так много друзей, и, казалось, он не знал, как вежливо разговаривать с людьми. Всякий раз, когда я появлялась в поисках Калеба и находила там только Джека, у меня возникало странное чувство, связанное с ним, которое было немного знакомым. И дело было не в том, что он сказал или сделал. Просто жар, который он излучал, отбросил меня назад, к запертым воспоминаниям, которые я оставила позади, к людям, о которых я никогда не говорила.

Теперь я медленно иду по Келли-стрит к дому; я не знаю, зачем пришла, или что я надеюсь почувствовать. Может быть, из-за того, что Уилл сказал о сумасшедших временах и старых друзьях рядом. Или, может быть, я так и не смирилась до конца со смертью Дженни, и мне нужно еще раз постоять у ее двери, даже если она не может ответить.

Я едва достигаю края ворот, все еще прокручивая в голове то, что я могла бы сказать, чтобы объясниться, когда дверь студии открывается и выходит мужчина. Высокий и крепко сложенный, одет в рабочий комбинезон маляра, заляпанный белым. Под его серой футболкой видна загорелая шея, широкая грудь, плечи и накачанные руки. Ничто в нем не похоже на того худого, заумного мальчишку, которого я когда-то знала.

— Калеб? — кричу я.

Он вскидывает голову, глаза на мгновение расфокусируются.

— Я Анна. Анна Харт.

Он подходит к забору с озадаченным видом, а потом узнает меня.

— О Боже мой. Анна. Какого черта ты здесь делаешь?

— Просто в гости. — Я краснею, чувствуя себя дезориентированной. Годы между нами, кажется, сокращаются и расширяются. — Я столкнулась с Уиллом Флудом, и он сказал, что ты вернулся в город. У тебя все хорошо?

— У меня, да. — Он качает головой. — Вау. Анна Харт.

— Прошло много времени.

Он пожимает плечами и наклоняет голову вбок. Его волосы по-мальчишески падают на лоб.

— Так и есть.

— Слушай, у тебя есть время выпить или что-нибудь в этом роде? — спрашиваю я внезапно, сама от себя подобного не ожидая.

— Конечно, — нерешительно говорит он. — Давай я закончу здесь, и позже с тобой где-нибудь встретимся?

— Я могла бы просто взять упаковку из шести банок и подождать тебя на утесе?

— Конечно, — снова говорит он. — Почему нет?

* * *

Пятнадцать минут спустя мы сидим на плотно утрамбованном уступе над Португальским пляжем, потягивая пиво из банок. Сейчас середина дня, и свет скользнул вбок. В пятидесяти футах под нами, у кромки воды, кулики бегают взад и вперед на мультяшных ногах, пока прилив обрушивается вперед и назад. По какой-то причине я нахожу все это успокаивающим и каким-то нежным. Когда мы были молоды, мы сидели здесь сотни раз, иногда с украденным пивом. Я скучаю по тем годам. По тем детям, которыми мы были.

— Думаю, ты все еще училась в средней школе, когда я ушел, — говорит Калеб через некоторое время. — Я дрейфовал несколько лет, а потом ушёл на флот. Я был счастлив уехать отсюда, даже когда отправился в Персидский залив.

— Иран? Должно быть, это было нелегко.

— В большинстве своём. Я был там в 79-м году, во время Исламской революции. Это было довольно напряженное время, но океан был потрясающим. Супер теплым, не то что эта фигня, — кивает он под ноги. — Там я научился фридайвингу. Устрицы размером с гребаный бейсбольный мяч. И рифы были чертовски невероятными. — Он делает длинный глоток из «Coors», банку которого сжимает в руке. — А как насчет тебя?