Когда гаснут звезды

Он словно влепил мне пощёчину, и я замерла на месте.

— Я не это имела в виду. — Я заняла оборонительную позицию.

— Нет, именно это.

Мы с Фрэнком оба наблюдали, как он развернулся на каблуках, а затем с опущенной головой протолкался через комнату, полную людей.

— Ты должна пойти за ним. В нём говорит горе. Люди говорят ненужное, когда им больно.

— Люди, Фрэнк? А как насчет моей боли? — Из моей груди словно выкачали весь воздух. — Ты тоже винишь меня, да? Просто скажи это!

— 3-

Когда я покидаю Санта-Розу, температура воздуха ощущается как вода в ванне, а солнце непристойно блестит. Даже неухоженная парковка мотеля — это сад, полдюжины шелковых деревьев с перистыми цветами цвета фуксии. Птицы повсюду — на ветвях, в бесцветном небе, в разбитом неоновом знаке на вывеске киоска, где три пушистых птенца смотрят на меня из гнезда, обвитого обертками от соломинок для питья, их горлышки такие розовые и открытые, что на них больно смотреть.

Я заказываю большой кофе и сэндвич с яйцом, который не могу съесть, прежде чем свернуть на шоссе 116, которое приведет меня через долину Русской реки к побережью. Дженнер — тамошний городок, больше похожий на открытку, чем на настоящую деревню. Далеко внизу Козья скала выглядит как грубый игрушечный мяч великана на фоне головокружительной синевы Тихого океана — своего рода волшебный трюк, который Северная Калифорния, кажется, проделывает, пока спят её жители.

За тридцать пять лет я ни разу не выезжала из штата и не жила где-нибудь к югу от Окленда, и все же эта красота до сих пор сводит меня с ума. Глупая, непринужденная, нелепая красота, которая продолжается, продолжается и продолжается — американские горки шоссе Тихоокеанского побережья, море, похожее на пощечину дикого цвета.

Пересекая обе полосы, съезжаю с дороги и останавливаюсь на твердом грунтовом пятачке, примыкающем к шоссе, чтобы постоять на лишенном растительности участке, расположенном над спутанными кустарниками, черными зубчатыми камнями утесов и остроконечными накатами пенящихся волн. Обрыв впечатляет. Голова идет кругом. Напирающий ветер проникает сквозь все слои одежды, так что приходится обнимать себя, дрожа всем телом. Внезапно потекли слезы, первый раз за последние несколько недель. Не из-за того, что сделано или не сделано. Не из-за того, что потеряно и нельзя вернуть, а потому что я осознала, что есть только одно место, в которое могу отправиться отсюда, один маршрут на карте, который что-то да значит. Путь, возвращающий домой.

Семнадцать лет я сторонилась Мендосино, спрятав его где-то внутри себя, как что-то настолько ценное, что нужно беречь даже от взгляда на него. Однако теперь, на уступе утеса, место сие видится мне как единственная причина, заставляющая меня жить; единственное место, во все времена бывшее моим.

Если поразмыслить, то у большинства из нас выбор мал и в том, кем мы станем, и в том, кого полюбим, и в том, какое место на земле изберет нас, став нашим домом.

Все, что в наших силах — идти по зову и надеяться, что нас все еще готовы приютить.

* * *

Пару часов спустя, когда я добралась до Альбиона, туман с побережья уже заволок солнце. Он клубится в ближнем свете моих фар, то скрывая, то вновь показывая извилистую прибрежную дорогу, заросли ёлок, и, наконец, городок словно из мрачной сказки: бледный фасад домов Викторианской эпохи, словно дрейфующих над мысами; все заволочено дымкой тумана, дрожащего в лучах заходящего солнца.

Чувствую, как что-то сжимается во мне с каждым извилистым поворотом, который ведет меня все ближе к прошлому. Черты деревьев как будто аукают мне, как и дорожные знаки, как и длинный сырой мост. Только в одном мгновении от светофора я замечаю его и вынуждена поддать газу, чтобы успеть пронестись на желтый сигнал, ведущий к шоссе Литл Лэйк. После этого я еду по стороне утеса полагаясь только на мышечную память.

Поворачивая налево на Лансинг Стрит, чувствую, будто меня протягивают сквозь времена. Над очертанием крыши Масонского Храма и на фоне просвечивающего неба стоят белые отчетливых очертаний Статуи времени и Девы — самые примечательные объекты этого городка. Статуя старика с бородой, крыльями и косой, заплетающим волосы девушки, стоящей рядом с ним. Голова ее склонена над книгой, лежащей на обломанной колонне, ветка акации в одной руке, уран — в другой, возле ступней ее — песочные часы, и каждый предмет — загадочный символ в еще большей головоломке. Вся скульптура как тайна, выставленная на показ.