Когда гаснут звезды (ЛП)

Пару часов спустя, когда я добралась до Альбиона, туман с побережья уже заволок солнце. Он клубится в ближнем свете моих фар, то скрывая, то вновь показывая извилистую прибрежную дорогу, заросли ёлок, и, наконец, городок словно из мрачной сказки: бледный фасад домов Викторианской эпохи, словно дрейфующих над мысами; все заволочено дымкой тумана, дрожащего в лучах заходящего солнца.

Чувствую, как что-то сжимается во мне с каждым извилистым поворотом, который ведет меня все ближе к прошлому. Черты деревьев как будто аукают мне, как и дорожные знаки, как и длинный сырой мост. Только в одном мгновении от светофора я замечаю его и вынуждена поддать газу, чтобы успеть пронестись на желтый сигнал, ведущий к шоссе Литл Лэйк. После этого я еду по стороне утеса полагаясь только на мышечную память.

Поворачивая налево на Лансинг Стрит, чувствую, будто меня протягивают сквозь времена. Над очертанием крыши Масонского Храма и на фоне просвечивающего неба стоят белые отчетливых очертаний Статуи времени и Девы — самые примечательные объекты этого городка. Статуя старика с бородой, крыльями и косой, заплетающим волосы девушки, стоящей рядом с ним. Голова ее склонена над книгой, лежащей на обломанной колонне, ветка акации в одной руке, уран — в другой, возле ступней ее — песочные часы, и каждый предмет — загадочный символ в еще большей головоломке. Вся скульптура как тайна, выставленная на показ.

Однажды, когда мне было десять, вскоре после того, как я переехала жить в Мендосино, я спросила Хэпа, что означает статуя. Вместо этого он улыбнулся и рассказал мне историю. Как молодой столяр и плотник по имени Эрик Альбертсон вырезал ее из цельного куска красного дерева в середине 1800-х годов, работая по ночам в своем коттедже на пляже. За это время он стал первым мастером Масонского ордена Мендосино, но никогда не переставал трудиться над своим шедевром. Все это заняло у него семь лет, а затем, через некоторое время после того, как в 1866 году была установлена статуя, он погиб в результате странного несчастного случая, который учебники истории не смогли должным образом объяснить.

Хэп был членом Масонского ордена на протяжении десятилетий — даже дольше, чем лесничим. Я предполагала, что он знал все — все, что нужно было знать. Но когда я спросила его, как смерть Альбертсона связана с этими фигуарми и что они означают, он искоса посмотрел на меня.

— Смерть Альбертсона не имеет к тебе никакого отношения. И вообще, это случилось так давно. Символы не имели бы смысла, даже если бы я их объяснил. Они рассказывают историю, известную только масонам, никогда не записанную, передаваемую только из уст в уста, когда они достигают Третьей степени.

Я была еще больше заинтригована.

— Что такое Третья степень?

— То, что мне дадут за одно общение с тобой, — сказал он и ушел, прежде чем я даже поняла шутку.

* * *

Я паркуюсь и надеваю бейсболку и солнцезащитные очки, прежде чем выйти на холодную, мокрую от тумана улицу. Трудно представить, чтобы кто-нибудь из местных узнал во мне взрослую женщину, но газеты Сан-Франциско здесь читают широко, и иногда мои дела попадали в «Хроникл». Как и несчастный случай, если уж на то пошло.

На рынке Мендосы я опускаю глаза, пытаясь купить только самое необходимое, консервированные овощи и сухие продукты, которые легко приготовить. Но часть меня чувствует себя пойманной во вращающуюся катушку старого фильма. Кажется, я только что была здесь, прямо здесь, у освещенного холодильника, полного молока, в то время как Хэп потянулся за холодным галлоном и открыл его, отпил из кувшина и подмигнул, прежде чем передать его мне. Затем он снова толкал тележку, управляя локтями, наклоняясь над корзиной. Мы бездельничали, будто у нас есть все время мира.

Но ни у кого его нет.

Закончив покупки, я расплачиваюсь наличными, загружаю сумки на заднее сиденье своего Бронко, прежде чем отправиться вниз по улице в кафе «Хорошая жизнь». Когда я здесь жила, оно называлось как-то по-другому, но я не могу вспомнить, как именно, да это и не имеет значения. Звук, форма и запах этого места точно соответствуют моим воспоминаниям. Я заказываю кофе и тарелку супа, а затем сажусь у окна, выходящего на улицу, успокаиваясь от шума вокруг меня, звона посуды в мойке, свежих зёрен в кофемолке, дружеской беседы. Затем я слышу, как двое мужчин за моей спиной спорят.

— Ты же на самом деле не веришь во всю эту чушь, не так ли? — рявкает один на другого. — Экстрасенсы и все такое? Ты же знаешь, сколько денег у этой семьи. Она просто хочет урвать кусочек. И, черт возьми, я ее не виню.

— Что, если она действительно что-то знает, а никто не поверит? — выплёвывает другой мужчина в ответ. — Девочка может истекать кровью или что-то похуже.

— Она, вероятно, уже мертва.

— Что с тобой не так? Она же человек. Ребенок!

— Ребенок известного человека.

— Это ничего не значит. Что, если экстрасенс говорит правду? Разве ты никогда не видел или не слышал чего-то, чего не можешь объяснить?

— Нет, никогда.

— Значит, ты слеп и глух.

* * *