Когда гаснут звезды (ЛП)

Выйдя в главный вестибюль, я замечаю телефон-автомат и останавливаюсь перед ним, доставая четвертаки, чтобы позвонить Уиллу. Но потом останавливаюсь. У меня есть имена и адреса биологических родителей Кэмерон прямо здесь, в моих руках. Я близка — так близка — к тому, чтобы узнать больше о ее ранней жизни. Возможно, ключ к разгадке ее исчезновения тоже где-то поблизости, вместе с ее первой семьей.

Долгое мгновение я чувствую, что балансирую на грани чего-то, меня тянет в двух направлениях. Уилл хотел бы принять участие в опросе, но часть меня не хочет, чтобы он был там. Не хочет делиться, или ждать, пока он присоединится ко мне, или прыгать через обручи любого рода. Я даже не хочу спрашивать его разрешения. Идти в одиночку — это авантюрный, недальновидный шаг. Что, если я что-то упущу? Что, если я все испорчу?

Я кладу четвертаки в карман и снова открываю папку. Прямо внутри прикреплена фотография двух детей в парадной одежде на кружащемся синем фоне, которую можно было бы сделать в портретной студии Sears в торговом центре. Мальчик, должно быть, брат Кэмерон, на фотографии ему около десяти, с накрахмаленным белым воротничком, черными как смоль волосами и слегка кривыми передними зубами. Но я не могу отвести взгляд от трехлетней Кэмерон. Карие глаза, похожие на блюдца, под темными, пушистыми бровями. Ее лицо круглое, смелое и такое драгоценное, что мне трудно дышать, глядя на нее. Свирепо вздернутый подбородок, как будто она бросает вызов не только тому, кто стоит за камерой, но и всему дню и всем, кто является его частью. Ее волосы в хвосте удерживались на лице белой пластиковой заколкой в виде бабочки. Ее платье из белого кружева и хлопка и ее широко открытая улыбка. Ее свет прямо здесь, чистый и яркий, как гребаное солнце. Никаких следов жертвы. Нет сигнала летучей мыши. Просто маленькая девочка, Лиза Мари Гилберт, родилась 20 марта 1978 года, в первый день весны.

— 41-

Быстро двигаясь по прямой по шоссе 101, мы с Крикетом въехали в Укию сразу после четырех, опустив все стекла. Хэп всегда называл Укию коровьим городком, слишком маленьким для культуры и слишком большим, чтобы обладать каким-либо шармом или причудливостью. Я никогда не поправляла его и не рассказывала ему о том, что я помнила из жизни здесь сама, дважды, в течение двух коротких периодов, каждый из которых длился менее года. Моя память о том времени была стерта даже тогда. Просто маленькие обрывки изображений: учительница первого класса, которая носила темные нейлоновые чулки телесного цвета и пила Таб за своим столом, мать в прозрачной желтой ночной рубашке, сидящая на диване и целыми днями пьющая персиковый шнапс из кофейной чашки, февральский день, когда несколько детей в автобусе издевались и сказали мне, что от моего брата пахло мочой. На самом деле он не был моим братом, и я была тем, от кого пахло, на самом деле, но я только скользнула на сиденье со своей книгой и исчезла.

* * *

Я съезжаю с автострады к ряду ресторанов быстрого питания рядом с местами обналичивания чеков, суперцентром Walmart и фабрикой груш Бартлетта, к счастью, ничего не узнавая. Часть города за Форд-роуд, где Кэмерон провела свои ранние годы, находится между автострадой и выставочным центром. Я проезжаю Вайнвуд-парк, клочок сухой травы, окруженный низкими домами на ранчо, большинство из которых знавали лучшие дни. Парк выглядит измученным жаждой и унылым, квадратная игровая площадка усеяна одним из тех тренажеров для скалолазания, сделанных из переработанных шин, и сильно окислившимися качелями.

Однако Кэмерон играла бы здесь в роли Лизы, точно так же, как мы играли в осушенном бассейне и думали, что это замечательно. Она бы не заметила ничего из этого убожества, потому что никто никогда этого не замечает, пока не окажется снаружи какого-нибудь места и не заглянет внутрь.

* * *

Даже имея адрес в руках, я никак не могу узнать, живет ли еще кто-нибудь из членов семьи Гилберт здесь, на Уиллоу, 3581. Окрестные улицы названы так же — Мимоза, Акация, Инжир — пасторальные слова, которые противоречат покрытой волдырями, заброшенной садовой мебели, разбросанной по дворам и крыльцам, провисшим бельевым веревкам, натянутым между навесами для автомобилей. Я паркуюсь на пыльной стоянке, а стриженый парень в футболке с изображением Халка с ревом разворачивает трехколесный велосипед по широкому кругу в нескольких сотнях ярдов от меня. Он смотрит на меня так, как будто я, должно быть, заблудилась. Возможно, так оно и есть.

Вылезая из «Бронко», я кладу ключи в карман и подхожу к длинному, узкому дому на ранчо, а Крикет следует за мной по пятам. Дом отделан сайдингом цвета ржавчины с серебристой алюминиевой отделкой, которая отбрасывает копья света. С крыши свисает перекошенная телевизионная антенна. Не успеваю я подняться по трем фанерным ступенькам, как входная дверь распахивается, и невысокий широкоплечий мужчина останавливает меня, как бастион. Я чувствую, как энергия Крикет мгновенно меняется, и кладу руку ей на загривок.