Когда горела броня. Наша совесть чиста!

Этот невысокий, полноватый мужчина лет тридцати пяти был доцентом кафедры истории М***ского университета, но товарищи уважали его отнюдь не за научные достижения. Среди бойцов роты Валентин Васильевич был известен как человек, набивший морду Медведеву. Собственно, в той достопамятной стычке доценту досталось куда больше, чем комвзвода, но все, в том числе и сам старшина, признали, что «толстый характер выдержал». Волкову эту историю рассказал всезнающий Архипов, приведя как пример того, что людей нельзя оценивать только по первому впечатлению. Дело было так: старшина проводил со своим взводом занятия по передвижению ползком. Несмотря на то что Медведев красочно расписал, как нужно вспахивать мать сыру землю, чтобы остаться в живых под пулеметным огнем, бойцы ползали, задирая задницу выше головы. Этим они огорчали своего командира едва не до слез. Хуже всего, естественно, выходило у Холмова, который и без того был на заметке у комвзвода как работник исключительно умственного труда. Медведев прочувственно высказался о всяких очкастых, которые только и годятся народный паек на дерьмо переводить, после чего отвесил поднимающемуся с земли Холмову легкую, но обидную затрещину.

Дальнейшее ошеломило всех. Валентин Васильевич аккуратно положил винтовку на землю, затем снял очки и пристроил их на приклад «мосинки», после чего подпрыгнул и исключительно неловко съездил старшине по носу. Доцент был хоть и неуклюж, но отнюдь не хил, и единственным ударом ухитрился раскровенить взводному нос. Разумеется, за такое вопиющее оскорбление воинской дисциплины историка мгновенно постигла суровая кара, да такая, что вечером Волков поинтересовался, где это боец Холмов так приложился лицом. Валентин Васильевич честно признался, что свалился с лестницы, а в личном разговоре с Медведевым извинился перед старшиной, но сказал, что будет поступать так же и впредь. Взводный, до сей поры видевший в доценте исключительно бесполезное насекомое, признал, что и сам был неправ. С той поры он часто приводил историка в пример, говоря: «Вот, учитесь, медузы, человек, можно сказать, интеллигент законченный, а характер имеет».

Теперь Холмов стоял в трясущемся вагоне и, волнуясь, протирал очки в круглой стальной оправе. Наконец, он аккуратно надел их и громко произнес:

— Прошу внимания!

На доцента уставились сорок пар ожидающих глаз. Бойцы, уставшие от своих страхов, от тягостного ожидания и мрачных разговоров, обрадовались возможности сменить тему. Волков поймал себя на мысли, что ему самому интересно услышать, что же хочет сказать историк. Холмов, слегка ошарашенный всеобщим вниманием, тем не менее, не смутился и, глубоко вздохнув, начал:

— Вот вы говорите — все плохо. Согласен, хорошего мало. Захвачены Белоруссия, Прибалтика, бои идут на Украине. Кто-то, как мне показалось, даже сказал, что хуже не бывало.

— Ну, я это сказал, — поднял руку Шумов. — А что, не так разве?

— Не так, — с неожиданной жесткостью ответил доцент. — Бывало много хуже. Была захвачена Москва, Новгород, большая часть русских городов. Была измена среди бояр и воинов, народ не знал за кем идти, каждый стоял сам за себя. Ополчение распалось из-за измены. Его вождь был предательски убит. Казалось, что Русь погибла и никогда не поднимется.

— А это когда было? — спросил кто-то из бойцов.

— Триста тридцать лет назад, — Холмов поправил очки. — После смерти царя Ивана Васильевича Четвертого Грозного…

Поезд шел через необъятную равнину, низкие холмы и неглубокие впадины делали ее похожей на застывший океан. В товарном вагоне второй взвод слушал рассказ о том, как три века назад русские люди впервые ощутили себя народом и приняли на свои плечи ответственность за судьбу своей земли.

— А черемисы — это кто? — спросил Шумов.

— Марийцы, — ответил доцент.

— И они тоже пошли?

— Все народы Поволжья выслали свои отряды в ополчение Минина и Пожарского, — он вдруг поперхнулся и закашлялся.

Шумов подал кружку с водой, и Холмов выпил ее несколькими большими глотками. Волков украдкой посмотрел на часы — историк говорил полтора часа.

— Вопросы к докладчику будут? — спросил лейтенант.

Вопросы посыпались один за другим. Спрашивали, зачем, скинув поляков, посадили себе на шею царя, а раз уж посадили, то почему не героя Пожарского, а мальчишку Михаила, почему не пошли отбивать Новгород, а повели переговоры со шведами. Холмов с готовностью отвечал. Выступать перед рабочими и служащими было непривычно, они не имели ни малейшего представления о той далекой эпохе, наивно перенося собственные взгляды и суждения на события трехсотлетней давности. В беседе прошел еще час, постепенно темнело, и Волков прервал обсуждение. В последующие сутки историк, переходя из вагона в вагон, повторил свое выступление перед остальными взводами. Нельзя сказать, чтобы это сразу подняло боевой дух роты на недосягаемую высоту, но, по крайней мере, на некоторое время отвлекло людей от мрачных мыслей. Комроты даже хотел выдвинуть доцента на должность политрука роты, но оказалось, что Холмов беспартийный, а из комсомола вышел по возрасту.