Когда говорит кровь

– Вот значит как, то есть от денег наших ты тоже отказываешься? – Мицан встал и потянулся к кошельку, но Викем тут же его придвинул к себе.

– Нет.

– Ну, раз нет, то тогда и другие уши для своих сказок ищи. Думаешь, не знаю как и с кого ты тут монеты гребешь и чем твоя гавань живет? А если тебе поговорить захотелось, то лучше расскажи, что у вас тут за ужасы творятся. Весь квартал словно вымер и солдаты на каждом шагу…

Управитель гавани долго молчал, пристально смотря на лежащий перед ним кожаный кошелек и свиток. Наконец он перевел взгляд на Мицана и юноша почти физически ощутил боль и усталость, которые переполняли этого человека.

– У нас тут… зачистка. Поверь, мальчик, Аравенны не первый раз бунтуют и не первый раз тут льется большая кровь, но так как сейчас… Я давно живу и такого не припомню. Четыре дня назад тут всякая местная шваль бунт подняла, да только его разом пресекли должным образом. Это ты, наверное, и сам знаешь. Но вот что после началось… такого никогда не было. На следующий день в гавань сразу две тагмы вошли – разбились на отряды, знамёна по-ихнему, и начали каждую улицу осматривать. Вроде как говорили, что не пойманных убийц сановников ищут и поначалу то они и вправду только всякие злачные места проверяли. Таверны там, притоны, бордели. В общем, в нужных местах искали и много кого взяли или убили из тех, о ком обычно не горюют. Мы-то уж думали, что на этом власти и успокоятся, но позавчера солдаты снова вернулись и уже всех стали хватать и в дома через один вламываться. Тех, в ком этриков признают, отпускают хотя и гонят прочь, а вот чужеземцев, особенно которые без торговых грамот попадаются… если люди не врут, то их сразу в колодки, как преступников и смутьянов. По особому повелению Эпарха и Коллегии. Как ты понимаешь, когда такие дела начались, то все купцы и судовладельцы предпочли либо в море уйти, либо в другие порты перебраться. Самые ушлые, что смекнули, куда ветер подул, ещё и жителей гавани на борт брали. За большие деньги, разумеется, ну или за все ценности и пожитки, которые с них стрясти удавалось. Да только думаю, что большая их часть от судьбы своей все равно не убежала – если я чего в людях понимаю, то их потом сами же капитаны сэльханским пиратам или ещё кому продадут. В общем, плохо у нас тут. Торговли нет, народ либо схвачен, либо свалил кто куда, а что дальше будет и вовсе не ясно. Не удивлюсь, если не сегодня, завтра пожгут тут все.

– Да, хреново у вас с делами. А рыбу-то почему на улице бросили?

– Какую рыбу?

– А ты давно из своей башни вылезал?

– Третий день из нее не выхожу, и выходить не желаю.

Старик уставился пустым взглядом в стену. Для Викемо Пайфи эта гавань уже много лет была личным царством. Каждый капитан и торговец был обязан зайти в его одинокую башню, что возвышалась над всеми окрестными постройками, и отблагодарить управителя за право пришвартоваться у одного из причалов. Его слово тут значило столько же, если не больше, чем все государственные свитки и печати вместе взятые. Рабочие и местные рыбаки считали его почти, что хозяином и шагу не смели сделать против его воли. И никто не решался оспорить такой порядок вещей. Даже местные банды.

Но солдаты тагм не знали про тонкости местного уклада. Они разрушили царство Пайфи, даже не заметив. И сам он теперь походил на низложенного царя, запертого в руинах пылающего дворца своей погибшей столицы.

Мицан дожевал рыбу, допил чашку вина и, отряхнув одежду, встал на ноги.

– Понятно. Могу посочувствовать, да только вряд ли это поможет. Так что давай ты лучше мне нужный листик к договору приложишь, куда надо записи внесёшь, а там, если воля богов будет, то глядишь, наладится ещё твоя жизнь.

– Богов? – скривился управитель гавани.

Свою часть работы он выполнил молча и так же молча протянул юноше документы, после чего демонстративно зарылся в таблички и свитки, всем своим видом давая понять, что аудиенция в его царственных чертогах окончена.

Назад Мицан пошел по главной улице Аравенской гавани. Почти все здания тут оказались заколоченными или покинутыми, а солдатские патрули трижды встретились ему по дороге. Воины косились на улыбающегося им во весь рот юношу, но ни разу не попытались его остановить или окликнуть. Он был свободным тайларином, а значит, был волен ходить где ему вздумается. И всё же, врожденное чутье уличного мальчишки подсказывало, что идти ему лучше побыстрее и уж точно никогда не оглядываться.

Только проходя мимо «Нового Костагира» юноша невольно замедлил шаг. Теперь это некогда грозное и могучие здание больше походило на руину: камни над окнами «крепости» покрывала копоть, крыша ввалилась внутрь, а вместо резных дверей были лишь обугленные доски, висевшие на почерневших петлях. Мицану даже стало немного его жалко. Как ни как, а тут было место его триумфа, почти что воинской славы. И вот теперь от него остались лишь обугленные доски, да почерневшие от копоти камни.