Когда говорит кровь

Ровные столбики имен, названий, обрывков мыслей, вопросов и пометок покрывали все больше и больше пространство листа. Многие из них Джаромо вычеркивал, другие обводил, третьи – соединял линиями, которые выстраивались в причудливый орнамент, напоминавший паутину. Когда вернувшийся раб принес ему первую, а потом и вторую часть документов, паутина начала сокращаться и выравниваться.

Чем дольше работал над листом Джаромо, тем большая его часть покрывалась чернотой вычеркнутых линий. И тем чаще посыльные отправлялись из его дома в разные концы города.

Лишь глубокой ночью, когда до рассвета оставалась несколько часов, Великий логофет положил поверх исчерченного пергамента небольшой листок, на котором аккуратным почерком вывел несколько пронумерованных пунктов. План был почти готов. Ему оставалось добавить лишь одну последнюю деталь, но это он намеревался восполнить завтра. Пристально посмотрев на плоды своих трудов, Джаромо едва слышно хмыкнул, а потом резко скомкал оба листа, бросил их на серебряное блюдо, на котором лежали остатки фруктов, и поджёг от лампы.

Всё нужное теперь было в его памяти.

Даже не раздеваясь, он лег на покрывало и почти сразу уснул, провалившись в забытье, в котором не было ни снов, ни размышлений. Только черная и непроглядная пустота, из которой его вырвал низкий голос Аяха Митэя.

– Рассвет, хозяин.

Джаромо открыл глаза. Раб держал в руках серебряный тазик и белоснежное полотенце. Великий логофет сев на кровать опустил в ледяную воду лицо, чувствуя, как обжигающий холод прогоняет всю сонливую тупость и дарует ему новые силы.

– Успешны ли были ваши ночные труды, хозяин? – Аях Митэй аккуратно вытер лицо первого сановника, а затем, достав небольшой гребень, принялся расчесывать его растрепавшиеся за ночь волосы.

– Более чем. Осталось лишь перенести их из моего разума в окружающий меня же мир.

– Уверен, что эта задача не доставит вам больших хлопот. Могу ли я быть в ней чем-то полезным, хозяин?

Джаромо окинул его взглядом. Голос Аяха как всегда звучал ровно и бесцветно. Он был лишен всяких тонов и интонаций, а его лицо казалось застывшей маской, что не выражало ни единого чувства. Даже глаза, эти маленькие и вечно прищуренные черные глаза, казались неживыми и остекленевшими.

За все двадцать шесть лет, что он принадлежал сановнику, Аях Митэй почти не изменился. Разве что обтягивающая его череп кожа сморщилась и побледнела, а губы превратились в бледную выцветшую полоску, отчего управитель неуловимо напоминал умертвие. Заколдованного покойника, что по чьей-то посторонней воле был обречен навеки застыть между жизнью и смертью. Но не такую нежить, как в старушечьих сказках, что пробудившись в предрассветный час, отправлялась бродить по окрестным селениям в поисках крови новорожденных младенцев, а скорее оживленного могучим колдуном слугу, который помогал ему с темными и зловещими делами.

И порою, Джаромо чувствовал, что он и был этим самым колдуном, а Аях Митэй его творением.

– Можешь. Мне нужно достать несколько весьма экзотических снадобий с довольно необычной рецептурой,– Джаромо достал листок и написал несколько названий. Раб принял его не взглянув.

– Ваша воля будет исполнена, хозяин,– с поклоном произнес старший раб. Застывшая вместо лица маска даже не шелохнулась.

Окрашенные в семь сановничьих цветов дворцы врезались в сдержанную упорядоченность окружавшего квартала, возвышаясь башнями, позолоченными куполами и шпилями, над добротными домами Авенкара. Зажатая между ними Площадь законов обычно полнилась пестрой суетой сановников всех палат, что входили и выходили в могучие здания, сидели на лавочках в тени обрамлявшей еë сосен и кипарисов, болтали, ругались, спорили, или возносили молитвы и хвалы огромной статуе Сатоса. Но в столь ранний час, площадь была почти пуста, как были пусты и сами палаты. Лишь когда солнце взберётся чуть выше по небосводу, сюда начнут стекаться разноцветные ручейки сановников, плавно перетекающие в реки, а следом за ними потекут и бессчётные потоки просителей всех мастей, наполняя семь дворцов привычной толкотней и гомоном.

Именно тут, в этих зданиях, и находилось истинное средоточие величия и могущества Тайлара. За колоннами и изящными барельефам каждого из дворцов, в просторных залах и маленьких комнатах, в сотнях и тысячах невзрачных сановников, свитках, табличках, дощечках и счëтах, скрывалось та сила, что ежедневно удерживала государство.

Да, законы принимал Синклит. Он же решал вопросы мира и войны, податей и сборов. Но исполняли все их решения именно скромные и невзрачные обитатели этих семи дворцов и целая армия подчинённых им сановников во всех провинциях, малых царствах, городах, поселениях и колониях. Они решали, как трактовать и как именно воплощать в жизнь то, что исторгал из себя Синклит. А ещё, именно они ведали деньгами – подлинной кровью в теле государства.