Когда говорит кровь

— О да, я потребую справедливости! — глаза юного Ягвиша полыхнули злобой и ненавистью. — Я обвиню его при всех старейшинах в убийстве моего отца и попрании чести моего рода! Лекарь подтвердил, что в теле отца был яд, а человек, который признается в отравлении, у меня уже есть.

— И кто же это? — с неподдельным интересом спросил Убар Эрвиш.

— Раб, который часто подавал вино моему отцу. Я пообещал, что если он скажет, что Тайвиши заплатили ему за отравление, его оставшейся на свободе семье в Сэфтиэне, дадут землю и пять тысяч литавов.

— Если господина убил раб, то казни подлежат все домашние рабы. Таков закон, — с явным любопытством проговорил Мицан Литавиш.

— Я знаю. И я пойду на это во имя отмщения и светлой памяти моего отца. Это жертва, которую я должен принести.

— Ну что же, и вот наш юный господин Ягвиш прерывает выступление и обвиняет молодого щенка в убийстве своего досточтимого родителя, — Кирот налил себе вина, кинув в него ложку меда и веточку мяты.

— И тогда и другие алатреи выдвинут свои обвинения, — Лиаф Тивериш поднялся и, заложив руки за спину, начал шагать вокруг стола, словно бы уже находился перед собранием старейшин. — Его обвинят сразу и во всём. В незаконной войне, что велась лишь под предлогом личной наживы и вопреки желанию государства. В расправе и казни, учинённой над Аравеннами, в порабощении гостей города, в убийствах этриков и палагринов, в порче и уничтожении имущества граждан, в препятствии торговли и осквернении священных памятников…

— Погоди, погоди-ка, — перебил вещателя заинтересовавшийся Кирот. — Какие ещё священные памятники ты нашел в Аравеннах? Это же всегда была гнилая дыра, от которой говном на полгорода несло.

— Даже среди всей той гнили и упадка, возвышались статуи могучих героев старины, что были разбиты и сброшены с постаментов. Святая память наших благородных предков была посрамлена и поругана в кровавом безумстве, что учинил сей преступник!

— Пха! — только и нашелся, что ответить хозяин дома.

Такого обвинения даже он придумать бы не смог. Да что там. Великие горести, да даже сам Сардо Циведиш, сам Харманский змей, не додумался до такого. Все-таки недурной им достался новый вещатель. Совсем не дурной.

Лиаф Тивериш отлично вживался в свою новую роль. Он смаковал каждое слово и звук своего голоса. Он упивался ими почти так же, как Сардо Циведеш во времена молодости. Да и сам, медленно но верно, начинал походить на Харманского змея. В одежде Тивериш стал избегать показной роскоши, отдавая предпочтение простым и скромным вещам. Он похудел и даже немного вытянулся. Порою даже казалось, что Сардо не просто подыскал себе замену, но получил новое тело и новую жизнь в этом человеке. И эти перемены замечали уже все вокруг. Неясным пока было лишь одно: смог ли Харманский змей передать новому вещателю свою волю и проницательность.

Кирот вспомнил, как много лет назад, когда Тайвиши только начали подминать под себя страну и город, этот странный аскет первым почувствовал новую угрозу. Тогда мир между партиями, достигнутый в тяжёлой и кровопролитной войне, что друг с другом, что с всевозможными повстанцами, казался всем благом. Ужасы затяжной смуты, наконец, отступали, и раны, нанесенные государству, только-только начинали затягиваться. Теперь лязг железа в полях, был лязгом серпов и молотилок, по дорогам шли путешественники и торговцы, а не маршировали солдаты, а дикари носили железо в виде оков и ошейников, а не потрясали им, вламываясь в дома своих вчерашних хозяев.

Страна вкушала долгожданный мир и старые споры, так и не решенные за годы минувшие с падения Ардишей, теряли свою былую важность. Синклит или народные собрания. Роль сословий и доля положенной им власти. Вопросы веры и почитания богов. Положение этриков и иноземцев. Всё это больше не гнало людей на поля сражений. И между полным доспехом и полным сундуком, люди выбирали последнее.

Да и Шето Тайвиш, как-то неприлично быстро обраставший властью, хотя и был алетолатом и активно расширял участие палинов, всё же совсем не спешил созывать народные собрания и передавать им власть. Они предлагал полумеры. Баланс, рожденный компромиссом. И это, казалось, устраивало всех.

Да что там, сам Кирот тогда скорее тяготел к подобным решениям и политике. Его семья жила больше работорговлей, чем земледелием и войной, хотя и не желала это признавать, упрямо держась на словах за «старую добродетель». Они были такими же как и Тайвиши. Дельцами. И сам Кирот, чья молодость прошла в Вулгрии, из которой он выжимал все соки, дабы поток рабов не прекращался, не то чтобы сильно отличался от Шето, что занимался фамильным делом в Барле. Поначалу он симпатизировал этому молодому и не успевшему превратиться в груду жира политику, с которым зачастую находил куда больше общего, чем с выжившими из всякого ума лицемерами, державшими власть в его партии.