Когда я был настоящим

   - Мэттью Янгер считает, что я подвергаюсь слишком высокому риску, - сказал я. – Но риск – это хорошо. Как вообще все это могло бы произойти, не подвергнись я риску?

   - Рецидивист – тот, кто совершает повторное преступление. Рецидивный – относящийся к... и так далее. Но это все. «Рецидуала» нет. - Наз положил мобильный обратно в карман и начал снова: - Мне нужно обсудить дело чрезвычайной...

   - По-моему, это может быть что-то, связанное с музыкой. Рецидуал. А! Позвоните моему пианисту. Он должен знать.

   - Позвоню после того, как мы покончим с этим делом, которое я должен с вами обсудить. Это жизненно важный вопрос. Я понял, что есть только один способ наверняка...

   - Нет. Сейчас позвоните!

   Наз снова помедлил, понял, что у него нет другого выхода, кроме как подчиниться, встал и позвонил, куда требовалось. Через пять минут мой пианист был в моей гостиной. Один пучок волос у него был примят, а другой торчал из виска вбок. Глаза у него были припухшие; один запекся спросонья. Он медленно прошаркал вперед, потом остановился в трех-четырех ярдах от меня.

   - Что такое «рецидуал»? – спросил я у него.

   Он мрачно уставился на ковер и ничего не сказал. Однако я видел, что он расслышал мой вопрос, поскольку его лысая макушка побелела сверху.

   - Рецидуал, - повторил я. – Это наверняка что-то, связанное с музыкой.

   Он продолжал молчать.

   - Вроде всяких capriccioso, - продолжал я, - con allegro – знаете, как на полях пишут. Композиторы. Или тип произведения, название, как бывает концерт, соната – а тут рецидуал.

   - Бываед ресидадиф, - печально пробормотал мой пианист.

   - Что?

   - Бывает речитатив, - произнес он своим нудным, монотонным голосом. – В опере. Recitatif. Recitativo. Когда наполовину поют, наполовину говорят.

   - Это хорошо, но...

   - Или резонанс, - продолжал он, и его лысая макушка побелела еще больше.

   - Резонанс, - повторил я. – Да.

   Я поразмышлял об этом. В конце концов мой пианист спросил:

   - Мне можно идти?

   - Нет. Останьтесь.

   Я продолжал неотрывно смотреть на его макушку, дожидаясь, пока все вокруг сольется с ее белизной. Смотрел я долго. Как долго, не знаю – я потерял счет времени. В конце концов его не стало; моим вниманием пытался завладеть Наз.

   - Что? Где мой пианист?

   - Послушайте, - сказал Наз. – Есть только один способ.

   - Какой один способ?

   - Один способ добиться наверняка, чтобы утечки информации не было.

   - А, опять...

   - Единственный способ, - голос Наза стал тихим, начал подрагивать, - это устранить каналы, по которым она может утечь.

   - В каком смысле – устранить?

   - Устранить, - снова сказал он.

   Голос его дрожал так сильно, что напомнил мне ложки в этой игре, бег с яйцом, как они дрожат и гремят, - так, словно задача донести то, что он хотел сказать, была непосильной. Он все еще дрожал, когда Наз опять заговорил:

   - Убрать, изъять, заставить испариться.

   - А, испариться. Легкое облачко, да. Это мне нравится.

   Теперь Наз смотрел на меня в упор. Казалось, его глаза вот-вот лопнут.

   - Я могу это устроить, - теперь его голос хрипел.

   - Ну и отлично, давайте.

   - Вы понимаете?

   Я посмотрел на него, силясь понять. Он может устроить так, чтобы каналы испарились. Каналы – значит, люди. Он снова заговорил, более медленно.

   - Я... могу... это... устроить, - прохрипел он снова.

   Капли пота у него на висках увеличивались. Испариться, подумал я – Наз хочет заставить этих людей испариться. Я снова представил себе, как их пропускают через трубку и подбрасывают кверху, как они становятся облаком, сливаются с небом. Сперва я подумал о тех реконструкторах, которые будут со мной в банке, представил себе, как они дематериализуются, делаются голубыми, невидимыми, пропадают. Они испарятся первыми. Но дальше идут другие, те, кого отстранили – им тоже придется испариться. А дальше...

   - Сколько каналов вам понадобится заставить испариться? – спросил я.

   Он посмотрел на меня в ответ, бледный, возбужденный, больной, и прохрипел:

   - Все. Всю пирамиду.

   Я снова взглянул на него, попытался понять и это. Вся пирамида – сюда входили не только реконструкторы, сюда входили и все ассистенты: Энни, Фрэнк, их люди и люди, которые осуществляли связь между их людьми и людьми других людей. И второстепенные ассистенты тоже: электрики, плотники и поставщики питания.

   - Всех их! – воскликнул я. – Каждого! А как же вы...

   - Когда они будут в воздухе, - голос Наза по-прежнему хрипел. – Мы поднимем их всех в воздух – всех, до последнего члена вашего персонала, - и тогда...

   - До последнего члена! Это значит, мою хозяйку печенки и моего пианиста! И моего мотоциклиста-любителя, и мою неинтересную пару, и мою консьержку тоже!

   - Это единственный способ, - повторил Наз.- Мы поднимем их всех на самолете, и тогда...

   Он замолчал, но глаза его по-прежнему смотрели на меня в упор, пытаясь удостовериться, что я понимаю то, что он мне говорит. Я отвернулся от них и мысленно увидел, как самолет взрывается и преобразуется в облако.

   - Ух ты! – произнес я. – Красота.

   Я снова мысленно увидел эту картину: самолет стал подушкой, которая распоролась, и наружу, сливаясь с воздухом, хлынула ее начинка из перьев.

   - Ух ты! – прошептал я.