Когда я был настоящим

   Наблюдал и я, с таким же интересом. Я смотрел, как зачарованный, на движущихся прохожих - на их осанку, на сочленение их суставов. Все они делали все в точности как надо: стояли, двигались, да все – и при этом даже не знали, что они это делают. Сама поверхность тротуара казалась наэлектризованной, на взводе, совсем как лестница в моем доме, когда я двигался по ней вниз в день первой реконструкции. Отметины на поверхности дороги – точные копии тех, что были перед моим складом, так хорошо знакомых мне своими линиями, окраской, структурой и расположением, - словно пропитались такой же значимостью, способной отравить. Вся местность словно беззвучно пульсировала энергией, пульсировала так, что заставила бы датчики - если бы для подобных вещей существовали датчики - надрываться, пока их стрелки не зашкалят и не сорвут пружины.

   Время от времени я отпускал свой взгляд пробежаться до угла, высматривая, как и другие реконструкторы, границу, хоть и знал, что границы не было, что зоны реконструкции не существовало, или она была бесконечной, что в данном случае означало одно и то же. В основном же я медленно двигал головой: вперед, вдоль корпуса дверцы, где металл переходил в стекло, все больше надвигаясь на окно, в котором все больше открывалась улица. Она безостановочно подступала, накатывала, ширилась, все больше и больше: люди, деревья, фонарные столбы, машины и автобусы, фасады магазинов с зеркальными витринами, в которых плыло и разрасталось все больше машин, автобусов, людей и деревьев, и все это медленно накатывало, подступало ко мне, сюда.

   - Едет, - сказал один из реконструкторов, - фургон едет.

   Мне уже бессчетное число раз доводилось слушать, как он произносит эти же слова, на репетициях. Я сам их для него написал. Я велел ему произносить в точности эти слова, повторять «едет» и добавлять во второй половине фразы «фургон», хотя речь и так шла о фургоне. Я слышал их уже не раз и не два, произносимые в точности тем же тоном, с той же скоростью, громкостью и в той же тональности, – но теперь эти слова были другими. Во время репетиций они были точными – точными в том смысле, что, когда реконструктор их отрабатывал, наш фургон-копия подъезжал и парковался на улице-копии. Однако теперь они были не просто точными – они были истинными. Фургон – настоящий фургон с настоящими охранниками внутри – подъезжал, заруливал в настоящий тупик и парковался. Он возник по собственной воле, и от этого прозвучавшие слова сделались наиболее верными из всех, что когда-либо произносились. Фургон не просто подъехал – появился; появился на сцене, подобно существу, появляющемуся из пещеры, или пятну, отметине, изображению, появляющемуся на фотобумаге, когда ее обмакивают в раствор. Он появился, маленький поначалу, затем стал расти, а затем сделался большим и встал на месте – на этом самом месте, где ему и полагалось стоять.

   Я наблюдал за ним, абсолютно поглощенный. Сходство с фургоном, который мы использовали на складе, было идеальным. Более чем идеальным – все было совершенно одинаково: модель, размер, номерные знаки, выцветшее покрытие по бокам, то, как загибались его края; но было тут и нечто большее - большее, чем суммарное сходство. Разместившийся над стертой и перенаправленной желтой линией, покоящийся на вздутых резиновых шинах, с бесцветными, затоптанными ступеньками, ждущими, чтобы по ним зашагали, с грязными поворотниками и выпирающей сзади выхлопной трубой, тут он казался больше, бока его - более выцветшими, шины - более вздутыми, края - более загнутыми, ступеньки - более затоптанными, более готовыми принять вес и снова его отпустить, поворотники и выхлопная труба - более грязными, более выпирающими. В самом его присутствии было нечто чрезмерное, нечто ошеломляющее. От этого я вдохнул - резко, неожиданно; от этого у меня вспыхнули щеки и защипало в глазах.

   - Ух ты, - прошептал я. – Это же просто... ух.

   Фургон появился на сцене; из него появились люди, и все событие появилось, как появляется фотография. Мне даже не требовалось это видеть. Я закрыл глаза, чтобы все разворачивалось у меня в голове. Я представил себе сцену внутри банка: охранники номер один и два отмечались у дальнего окошка; проходили через шлюзовую камеру, через первую, а потом через вторую дверь, во внутренне помещение. Они передавали мешки с новыми банкнотами кассиру; кассир, безупречно подражая нашему отстраненному от дела реконструктору-кассиру, выписывал им квитанцию и звонил, чтобы из подвала доставили мешки со старыми банкнотами - те, что были нужны нам. Они ждали; мы ждали; ждал охранник в фургоне, а также затоптанные ступеньки, поворотники и выхлопная труба; ждала улица: желтые и белые линии, поребрики и тротуары – все это ждало, ждало, а лифт тем временем издавал тонкий электрический писк, его тросы были натянуты под весом этих бесформенных грузов, выносимых из чрева здания, выталкиваемых наружу, в мир.