Когда я был настоящим

Я не волновался – наоборот, чувствовал себя совершенно спокойным, лежал себе и слушал, как обо мне разговаривают. Снизу вверх лилась фортепьянная музыка.

– Он слушает Шостаковича, – сказал коротышка-советник.

– Это Рахманинов, – объяснил ему Наз.

– Ах, Рахманинов! И тут еще этот запах, какой-то… это не кордит?

– Да! – попытался я выкрикнуть ему в ответ, но голос мой прозвучал слабо. – Да, наконец-то! Это правда кордит! Я так и знал!

У Наза запищал телефон. Он прочел с экрана:

– Прил. к шаман [тюрк, saman с санскрит.]. Колдун, знахарь у племен урало-алтайских народностей Сибири.

– Кордит! Я же говорил с самого начала… – пробормотал я, но меня опять унесло в транс.

Этого советника я повстречал снова, на следующий день, а может, на другой. Сил у меня значительно прибавилось, и я выбрался из дому подышать воздухом возле стадиона. Прислонившись к зеленой проволочной сетке-ограде, я смотрел, как тренируется футбольная команда. Они отрабатывали удары; их тренер клал мяч за мячом на зеленое асфальтовое покрытие, среди всех этих пересекающихся линий и кругов, а они подбегали, один за другим, и били, или пытались бить, по воротам. Некоторые мячи летели мимо, рикошетом отскакивали от ограды и мешали следующему нападающему. Тренер кричал своим игрокам, чтобы подзадорить их:

– Отдача! Всю волю вкладываем в гол! Не торопимся! Замедляем каждую секунду!

Это был хороший совет. Видно было: те, кто попадал, разбивали свои движения на части, по-настоящему сосредотачиваясь на каждой. Не то чтобы у них уходило на это больше времени, чем у тех, кто промахивался; скорее они заставляли то же количество времени растягиваться. Именно это делают все хорошие спортсмены – заполняют время пространством. Именно это делают спринтеры, пробегающие стометровку быстрее, чем за десять секунд: растягивают каждую секунду, каждую долю секунды, словно мгновение – это цилиндр, в котором они заключены, и они распирают его стенки, чтобы туда поместилось больше беговой дорожки, больше дистанции, которую они успеют пробежать, прежде чем достигнут границы этой секунды. Боксер, который может пригнуться, выполнить обманный удар, вывернуться и сделать выпад так быстро, что противник даже не увидит его движения; бэтсмен, способный спокойно прочесть, расшифровать и разыграть траекторию полета и отскока несущегося мяча, – они тоже заполняют время пространством. Как и люди, которые умеют ловить пули; это не так уж и сложно, надо лишь обеспечить себе достаточно места для маневра. Наблюдая за тем, как бьют по воротам эти футболисты, я почувствовал, как меня захлестнула волна грусти, мне было жаль, что тех троих убили, но еще больше было жаль другого: в реконструкциях мне не удалось заполнить момент их смерти таким количеством пространства, чтобы вернуть их, подпихнуть обратно к жизни. Понимаю, это невозможно, но я все равно чувствовал свою ответственность – и грусть.

Тренер ввел новое правило: если игрок промахивается, он должен обежать вокруг поля по оцепляющей его дорожке. Трое или четверо из них неспешно бежали по ней, под сломанными громкоговорителями.

– В коме, – произнес голос рядом, – ему приходилось вести репортажи.

Это снова оказался коротышка-советник. Он стоял рядом со мной у ограды, пальцы его были просунуты сквозь ромбовидные зеленые дыры. Должно быть, он стоял тут уже какое-то время, а я его не замечал.

– Да, – сказал я. – Это правда.

Насколько мне помнилось, я не рассказывал ему эту часть, про спортивные сны, которые видел в коме, когда лежал без сознания в те недели после аварии.

– Там был некий формат, и я должен был ему соответствовать, иначе умер бы.

– И с тех самых пор он чувствует себя ненастоящим. Поддельным.

– Да, – ответил я.

Эту часть я, насколько мне помнилось, тоже ему не рассказывал; видимо, рассказал, когда соскальзывал в транс, а потом забыл.

– Так когда же за последнее время он чувствовал себя наиболее настоящим? – спросил коротышка-советник. – Когда он чувствовал себя наименее поддельным?